1612-й. Как Нижний Новгород Россию спасал - Вячеслав Никонов Страница 54

Столь же большой разброс в оценке русских сил. Академик Готье считал, что во Втором ополчении было 20 тысяч человек. Позднее историки называли куда более скромные цифры: Бибиков — 8–10 тысяч бойцов в обоих ополчениях, Скрынников — 3–4 тысячи ратников и казаков в таборах Трубецкого и до 10 тысяч у Пожарского. Морохин и Кузнецов определяли численность воинства Пожарского в «10,5–12,5 тысяч человек, из которых примерно 7–8 тысяч нижегородские, вяземские, смоленские, ярославские и другие дворянские отряды и около 3 тысяч казаков».

Юрий Моисеевич Эскин, замдиректора Российского государственного архива древних актов и биограф Пожарского, уверен, что все оценки занижены. И вот почему: «Оценивая численность противостоящих армий, надо не забывать о неточности подсчетов всех историков, которые базируются на источниках, учитывающих только полноправных воинов (дворян, стрельцов и казаков, получавших оклады, или гусар, пехотинцев, гайдуков по спискам и мемуарам). Но у каждого мало-мальски состоятельного воина были слуги — боевые холопы у русских, пахолки у польско-литовских воинов». А Дмитрий Володихин, напротив, считает все оценки завышенными по той причине, что на описываемом источниками театре военных действий «просто негде разместить не то что двенадцать, а даже и пять тысяч бойцов при огромном обозе».

Но, как бы то ни было, источники и оценки историков рисуют картину примерного количественного равенства сил. При этом отмечают серьезное качественное преимущество армии Ходкевича — в боевой подготовке завербованного интернационала профессиональных военных: поляков, литвинов, венгров, волохов, запорожцев. Боевое ядро рати Минина и Пожарского составляла дворянская конница, пешие стрельцы и казаки, к которым присоединилось множество кое-как вооруженных людей. Осажденная в Кремле шляхта с насмешкой советовала Пожарскому распустить к сохам своих бойцов, которым по меркам того времени не было места в армии.

«Дмитрий Михайлович располагал боевыми силами второго сорта, — подчеркивает Володихин. — И еще очень хорошо, невероятно хорошо, что Минин и его помощники смогли собрать хотя бы это. У Трубецкого не было ничего подобного. Трубецкой располагал незначительным количеством обносившихся, усталых дворян и роем казаков — отважных, конечно же, порою просто неистовых, но не слишком искусных в бою и до крайности слабоуправляемых… Два ополчения не имели единого командования и относились одно к другому с большим недоверием».

Любомиров справедливо замечал: «Силы русских и поляков… были приблизительно равны. Но положение русских было тем невыгодно, что в случае вылазки из Кремля они оказывались меж двух огней, а главное — две их рати, и стоя рядом, оставались разъединенными взаимным недоверием и враждой».

Однако в одном у русского воинства было неоспоримое превосходство. Это была уже народная армия. Ополченцев воодушевляло сознание своей высокой патриотической миссии. Они сражались за родную землю. И в ратных людях, и среди москвичей зрела отчаянная решимость стоять до конца. Мало кто мог заснуть в ту ночь, накануне решающего сражения. В лагере ополченцев от костра к костру переходили священники, благословляя бойцов. Рать Минина и Пожарского готовилась к сражению за Родину.

Ходкевич повел свои войска в наступление с рассветом 22 августа. Его конница переправилась через Москву-реку у Новодевичьего монастыря. В лучах восходящего солнца сверкали чешуйчатые доспехи рыцарей, выстроившихся в кавалерийские порядки, ветер развевал перья на шлемах.

Пожарский не стал дожидаться полного развертывания сил противника и первым атаковал вражескую кавалерию ударом своей конницы. Завязалась длительная схватка в поле между Новодевичьим монастырем и Деревянным городом. Очевидец запишет: «Там происходила великая резня, большой напор с обеих сторон, обычно один на другого наваливался свирепо, направляя копья свои и поражая смертельно, в воздухе свистели стрелы, ломались копья, густо падали мертвые».

Со стен Кремля грянули пушки, бомбардируя позиции Пожарского с тыла и подавая знак Ходкевичу — гарнизон готов к вылазке. В помощь коннице Ходкевич ввел в дело пехоту, которая стала планомерно теснить дворянские сотни, заставляя их отступить к Земляному валу, в сожженные городские кварталы. «Гетману надо было любой ценой преодолеть примерно 2 километра, — замечает Эскин, — чтобы провести в Кремль обозы по Чертольской (позже Пречистенской) улице или по Остоженке, до Чертольской башни Белого города, а затем до Боровицкой башни Кремля».

Пожарский в этот момент принимает важнейшее решение: приказывает дворянам сойти с коней и сражаться в пешем строю, действуя по возможности из-за укрытий. «Он вообще отказывается от массированного использования конных сотен. Исход битвы должен определиться не в стуке копыт, не в перезвоне сабель и не в яростных криках бешено несущихся навстречу друг другу всадников, а в беспощадных стычках на развалинах города, за печи, за ровики, за ямы, за малые острожки, лицом к лицу, топорами, ножами, голыми руками».

После полудня Ходкевич ввел в бой уже все свои силы, пытаясь прорвать русскую оборону в районе Тверских ворот и на Арбате. Стрельцы, засевшие в окопах и на стенах Каменного города, вели смертельный огонь по наступавшим противникам.

В этот момент, когда бой вступил в критическую фазу, полковник Струсь предпринял вылазку из Китай-города и ударил в тыл ополчению у Алексеевской башни и Чертольских ворот. Этот удар не застал Пожарского врасплох, он его ждал и к нему готовился, оставив большое число стрельцов на внутреннем кольце обороны. Засидевшиеся на месте в первые часы сражения, они с яростью набросились на польские гарнизонные роты. Когда началась рукопашная схватка, польские пушкари прекратили обстрел, чтобы не поразить своих.

Результаты вылазки были катастрофическими для кремлевского гарнизона. «В то время несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда», — напишет полковник Будила. Неудачной для поляков была и вылазка из Водяных ворот вдоль берега Москвы-реки. Нападение поляков было отбито с большими для них потерями и с утратой полковых знамен. Будила находил элегантное объяснение поражению: «Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших, которые шатались от дуновения ветра. Только шляхетное благородство могло побудить их решиться на эту вылазку, чтобы показать своему вождю гетману и своему государю королю, что для блага отечества они всегда готовы умереть».

Существует предание, не подкрепленное никакими источниками, что в этой схватке у стен Кремля погиб племянник Минина. Когда он упал на землю, Кузьма подошел к нему, перекрестил и произнес: «Благо тебе, потому что ты умер за веру Православную». Это была первая и последняя вылазка поляков из Кремля.

Около двух часов дня в сражение втянулись уже все наличные вооруженные силы Пожарского и Ходкевича. Поляки нанесли мощный удар по левому крылу русских войск и смяли его, прижав к берегу Москвы-реки. Отрезанные от своих, ратники пытались спастись вплавь. Те, кому удалось перебраться на другой берег, видели перед собой стоявшие неподвижно войска князя Трубецкого, который с интересом наблюдал за происходящим. «С гетманом же был бой конный с первого часа до восьмого, от князя Дмитрия же Трубецкого из полку и из таборов казачьих помощи не было никакой».