История Семилетней войны - Иоганн Вильгельм Архенгольц Страница 53

Между тем принц Генрих пришел с главной армией из Силезии в Саксонию, застиг врасплох австрийского генерала Веля при Гойерсверде благодаря необыкновенно форсированному маршу, уложил 600 австрийских солдат и взял самого генерала в плен с 1800 солдатами. Поход этот, один из самых необыкновенных, совершен был на пространстве десяти миль в стране, почти всюду занятой неприятелем, в течение 56 часов, причем за все время ни разу не разбивали лагеря и войска отдыхали только два раза по 3 часа. Остальные 50 часов поход не прерывался ни днем, ни ночью, и план австрийцев был разрушен. Принц Генрих имел при себе прекрасного помощника для всех своих военных операций, в лице своего адъютанта, капитана Калькрейта, человека, одаренного необыкновенными способностями и рожденного быть полководцем.

Еще юношей он возбуждал удивление, а позднее, став генералом, был обожаем войсками. Он был неразлучным товарищем Генриха во все время войны.

Русские стояли в это время в Ловозице вместе с Дауном. Генрих не мог вступить в битву вследствие критического положения короля и потому обратился к неприятельским магазинам, причем ему удалось искусно уничтожить самые большие из них. Тут неприятельские войска стали ощущать недостаток в продовольствии. Австрийцам лишь с большим трудом удавалось удовлетворять собственные нужды, и потому они предложили русским, прибывшим в Саксонию, деньги вместо продовольствия. «Мои солдаты не едят денег», – отвечал Салтыков и ушел через Силезию в Польшу. Лаудон последовал за ним, употребляя все усилия побудить его к осаде Глогау. Но план этот был совершенно разрушен, так как союзные армии при Бейтене на Одере наткнулись, к своему удивлению, на прусский лагерь. Здесь стоял король, прикрывая Глогау и решившийся на все, даже на сражение при самых невыгодных условиях, лишь бы спасти эту крепость. Так как он имел всего 24 000 человек и опасался нападения врасплох, то войска его всякий день стояли под ружьем. Однако русские не посмели его атаковать, а, переправившись через Одер, разрушили за собой мост выстрелами из орудий, чтобы избежать погони, и пошли вдоль реки, намереваясь, по-видимому, идти на Бреславль. Но повсюду они встречали пруссаков, занявших проходы.

Король еще находился недалеко от русских, когда у него обнаружились сильные приступы подагры. Никогда еще заботы его не были тяжелее, так как следовало ожидать немедленного нападения русских при первом же известии о болезни короля. Не будучи в состоянии командовать, Фридрих принужден был бы среди адских мучений тела и души ждать, лежа в кровати, решения своей участи, которая заранее была ясна. Но русские ничего не узнали об этом безнадежном состоянии, и короля вновь спасли его прежние удачи. Так как он не мог ни сесть на лошадь, ни вынести езду в экипаже, то велел солдатам отнести себя в Кобен, местечко на берегу Одера. Тут он собрал своих генералов, сообщил им свою опасную болезнь, лишающую его возможности находиться при армии, и дал им следующую инструкцию: «Убедите моих храбрых солдат, что, несмотря на многие неудачи этой кампании, я не успокоюсь, пока все не будет восстановлено опять. Скажите им, что я полагаюсь на их мужество и что лишь смерть разлучит меня с моей армией». И тут же, среди ужасных страданий, он продиктовал распоряжение относительно расположения войск на квартиры.

Между тем русские продолжали свой опустошительный поход. Гернштадт был пределом их распространения по Силезии. Так как этот открытый, но укрепленный от природы пункт, снабженный гарнизоном в несколько сотен пруссаков, не хотел сдаваться, то они брандкугелями превратили его в груду пепла и после этого подвига направились в Польшу. Лаудон спрашивал Салтыкова, что ему теперь делать со своим корпусом. Салтыков отвечал: «Делайте что хотите, я иду в Познань». Еще некоторое время Лаудон оставался при русской армии; наконец он ушел, сильно недовольный, и вернулся в Австрию.

В конце октября вся Силезия и Бранденбург были освобождены от русских и австрийцев. 12 горящих деревень и пылающий город Гурау ознаменовали уход первых, помимо иных опустошений, так как убийства и пожары были непременною принадлежностью их походов. Судьба эта постигла также имения графа Козеля на Одере. Он жаловался по этому поводу королю, который отвечал: «Мы имеем дело с варварами, стремящимися стереть с лица земли человечество. Вы видите, любезный граф, что я больше думаю о том, как помочь злу, нежели о том, чтобы жаловаться на него, и то же советую всем моим друзьям». Действительно, озлобление могущественных союзников против короля дошло до того, что оно покрыло позором этот век. Все совершенные ужасы увенчались многократным распоряжением, чтобы австрийские и русские войска при вторжениях своих в Бранденбург и Силезию, согласно императорскому указу, не оставляли прусским подданным ничего, кроме воздуха и земли. К этому странному приказу относится манифест, который был найден 17 ноября 1759 года в Грабе, в Богемии, где вышеприведенные слова находятся в подлиннике.

Деятельность генерала Вунша превзошла все ожидания. Корпус его состоял всего из 5000 человек, с которыми он отправился в Саксонию, чтобы вновь завоевать эту страну, всю наполненную неприятельскими войсками. Лишь только он явился перед Виттенбергом, имевшим 2-тысячный гарнизон, как комендант тотчас же предложил капитуляцию. Вунш, не желая терять времени, согласился дать ему свободный пропуск, а сам поспешил в Торгау. Имперский генерал Клеефельд, командовавший здесь, тоже согласился на сдачу; но его условия не были приняты. Прусский полководец атаковал ночью предместья, выгнал оттуда кроатов и приготовился к штурму. Тогда последовала капитуляция; гарнизон получил свободный пропуск, но должен был оставить артиллерию и снаряды. Тогда Вунш двинулся к Дрездену, где осаждающие приняли его корпус, состоявший из гренадеров, мушкетеров, добровольцев, драгун и гусар, за целую армию. Это обстоятельство облегчило задуманную со стороны озабоченных императорских и имперских генералов капитуляцию, и Вуншу осталось тогда идти обратно в Торгау, который в этот короткий промежуток времени вновь был осажден. Гарнизон его состоял лишь из 500 человек, и генерал Сент-Андре подошел к нему с сильным корпусом имперцев и австрийцев.

Получив это известие, Вунш тотчас же отправился туда со своими легкими войсками, остальным велел следовать за собой и не успокоился до тех пор, пока не приблизился к Торгау, не будучи замечен неприятелем. Тут он велел раздать вина своим истощенным солдатам и стал в боевом порядке. Только тогда имперские войска заметили приближавшихся пруссаков и приготовились к битве, причем так были уверены в победе, что не убрали даже своих палаток. Впрочем, не дав им времени для этого, а бросившись стремительно со своей конницей, он атаковал сразу фронт и фланг и опрокинул уже все, когда пехота еще только собиралась стрелять. Весь 10-тысячный корпус, заключавший 4 кирасирских полка, 2 драгунских, 1200 гренадеров и 2000 кроатов, бежал в лес, покинув лагерь вместе со всеми находившимися там военными принадлежностями.

Эта большая стычка, хотя и не может назваться сражением, сопровождалась преимуществами самой блестящей победы, так как восстановила начинавший уже падать престиж пруссаков, а король снова овладел Саксонией до самого Дрездена. При этом заслуживает внимания благородный поступок одного имперского генерала. В битве некий прусский драгун Плеттенбергского полка, воодушевленный военным пылом, сражался как герой времен рыцарства; он опрокидывал всех перед собой и, не обращая внимания на своих храбрых товарищей, зашел далеко в неприятельские батальоны, сражаясь до тех пор, пока его не ранили и тяжело раненная лошадь не упала вместе с ним. Окружавшие его неприятельские солдаты хотели было убить его, но генерал Сент-Андре остановил их, сказав: «Такого храброго солдата из столь храброго полка надо спасти». Он тотчас же приказал позаботиться о нем, и как только тот выздоровел, отправил того обратно в его полк без выкупа, дав ему деньги и рекомендательное письмо.