Избегайте занудства. Уроки жизни, прожитой в науке - Джеймс Д. Уотсон Страница 53

В течение нескольких дней я с нетерпением ожидал назначенного на 1 ноября торжественного ужина в Белом доме, на который мне прислали приглашение в последний момент. Хотя сам этот ужин устраивали в честь великой герцогини Люксембургской, я гораздо больше хотел увидеть собственными глазами королевскую чету Америки. Прошло всего шесть месяцев с тех пор, как Джон и Джеки Кеннеди достойно чествовали американских нобелевских лауреатов 1961 года, и я надеялся, что на этом ужине мне достанется место рядом с Джеки. Однако все эти мысли были внезапно прерваны Карибским кризисом. Обращение президента к народу в понедельник 20 октября было не из тех, которые лучше слушать одному. Взволнованный, я пришел к Полу и Хельге Доути, чтобы посмотреть эту речь на большом экране их телевизора. Еще до окончания речи я понял: положение настолько серьезное, что торжественный ужин, в котором не было политической необходимости, неизбежно должны отменить. С этого момента президенту необходимо будет сосредоточить все свое внимание на том, бросит ли советская сторона вызов американской блокаде Кубы. В этом случае перспектива ядерной войны казалась и в самом деле реальной.

В течение следующих нескольких дней мне приходилось задумываться и о том, удастся ли мне вообще поехать в Стокгольм. Советские власти могли, в свою очередь, установить блокаду Берлина. По счастью, меньше чем через неделю Хрущев решил уступить. Но к тому времени было уже поздно снова назначать ужин в честь великой герцогини. Однако в Белом доме обо мне не забыли и в декабре пригласили меня на обед в честь президента Чили. Увы, восторг, который вызвал у меня полученный из Белого дома конверт, испарился, когда я открыл его и обнаружил, что дата этого обеда приходилась как раз на Нобелевскую неделю. Я по-прежнему надеялся, что для меня найдется место и еще на каком-нибудь событии в Белом доме. Но когда наступил новый календарный год, я уже больше не был свежей знаменитостью.

Нежданную радость принесла мне открытка из Беркли от бывшей студентки Рэдклиффа Фифи Моррис, с которой я дружил и которая лет за пять до этого сильно рассердилась на меня за то, что у меня возникли слишком теплые чувства к ее соседке по комнате. Столь же нежданным было письмо из Чикаго от Марго Шутт, с которой я познакомился на корабле по дороге обратно в Англию в конце августа 1953 года. Окончив Вассар-колледж, она переехала в Бостон в то самое время, когда я стал сотрудником Гарварда. Мы некоторое время встречались в начале 1957 года, пока однажды она внезапно не объявила, что переезжает в Лондон, тем самым дав мне понять, что я не был для нее достаточным основанием, чтобы оставаться в Бостоне. Теперь она жила в Чикаго и прочитала, что на ближайшее время запланирован мой визит в Чикагский университет.

О поездке в Чикаго я договорился за некоторое время до объявления лауреатов премии. Но теперь она вдруг привлекла всеобщее внимание, и для меня были поспешно организованы также посещения моей бывшей начальной и средней школы. Начальную школу Хораса Манна в тот же день собиралась посетить также Грета Браун, бывшая директором в тот период, когда я там учился, в возрасте от пяти до тринадцати. За некоторое время до этого она написала мне теплое письмо, в котором вспоминала о тех днях, когда я ходил наблюдать за птицами, и сожалела, что моя мать, которую все так любили, не дожила до этого дня, чтобы порадоваться моему триумфу. Школьный актовый зал был заполнен до отказа, когда я выступал на его сцене, и у меня перед глазами снова были высокие красивые стены, расписанные некогда рабочими, нанятыми управлением общественных работ. На следующий день один из разворотов Chicago Daily News был почти целиком занят статьей, озаглавленной "Возвращение героя", в которой цитировались слова одного из моих учителей, запомнившего меня как "очень низкорослого, но с очень пытливым умом". Позже я выступал в средней школе Южного берега перед еще большей аудиторией, в том числе перед моей бывшей учительницей биологии, Дороти Ли, которая немало поощряла мой интерес во второй год моего обучения.

Запланированную лекцию в Чикагском университете в связи с моей новой славой перенесли в более просторную аудиторию школы права. После лекции я пошел на ужин в гости к Ллойду Козлофф, одному из моих друзей того времени, когда я занимался фагами, биохимику из Чикагского университета, жившему в Гайд-парке. На следующий день я отправился на студию ABC на запись телешоу Ирва Купсинета. Куп, ставший в Чикаго настоящей знаменитостью благодаря своей ежедневной колонке светской хроники в Sun-Times, вел также трехчасовое ток-шоу на телевидении, в котором кроме меня в тот день блистали писатели Лео Ростен и Вэнс Пэккард. Ужин с Марго Шутт вечером того же дня под конец принял неожиданный оборот. За этим ужином во французском ресторане на Северном берегу мы обменялись новостями о том, что случилось в нашей жизни за последнее время. Марго тогда работала в институте искусств, где мой дядя Дадли Крафт Уотсон давно и с немалым успехом читал по воскресеньям дневные публичные лекции. Хотя в Марго меня всегда особенно привлекали ее манеры, почти как у героев Генри Джеймса, я не ожидал, что в духе Генри Джеймса этот вечер и закончится. За десертом она вдруг спросила меня, женился ли бы я на ней, если бы она приняла мои ухаживания в ту весну 1957 года. Я не знал, что сказать, и большая часть обратной дороги на такси до ее дома прошла в неловком молчании.

На следующий день я улетел в Сан-Франциско, откуда поехал в Стэнфорд, чтобы поговорить там на научные темы. Затем я отправился через залив в Беркли, где остановился у Дона и Бонни Глэзер. За два года до этого Дон получил Нобелевскую премию по физике за изобретение пузырьковой камеры, в связи с чем Дон и Бонни перенесли день своей свадьбы, чтобы поехать в Швецию уже в качестве супружеской пары. В присланном мне поздравлении Бонни советовала положить глаз на одну из шведских принцесс, из которых она особенно рекомендовала Дезире за ее красоту и осанку, а также за то, что ей чаще было что сказать, чем двум ее старшим сестрам. В связи с этим я рассказал Дону и Бонни о телеграмме, полученной от физика Дика Фейнмана, моего друга из Калтеха, в которой он предлагал мне тот же план действий, но с еще большей иронией: "И там он встретил прекрасную принцессу, и жили они счастливо до конца своих дней". Более серьезно мы обсуждали мою рэдклиффскую подругу Фифи, которая теперь училась в магистратуре в Беркли. Вечером следующего дня я заехал за ней на ее квартиру возле Ченнинг-уэй, после чего мы отправились в рыбный ресторан Спенлера, расположенный у воды возле начала Юниверсити-авеню. Передо мной была все та же добродушная, умная девушка, вспоминая которую я заключил, что она в высшей степени подошла бы на роль моей спутницы в Стокгольме. Но я все еще не мог забыть тот вопрос в духе Генри Джеймса, заданный Марго, и поддерживал в течение ужина легкий разговор, попутно сообщив, что мой отец и моя сестра очень рады, что я пригласил их с собой в Стокгольм. В конце вечера мы договорились снова увидеться во время моего следующего визита в Сан-Франциско, запланированного на февраль.

По возвращении в Гарвард моей главной заботой вскоре стала моя предстоящая Нобелевская лекция. Морис должен был рассказать об экспериментах его лаборатории в Королевском колледже, подтвердивших существование двойной спирали, Фрэнсис собирался говорить прежде всего о генетическом коде, а я, в свою очередь, — о роли РНК в синтезе белка. По счастью, мои научные результаты, полученные за последние пять лет в Гарварде, были вполне достойны Нобелевской лекции. Я устроил репетицию своего выступления в конце ноября в Рокфеллеровском университете, воспользовавшись этим случаем, чтобы также посетить нью-йоркское отделение Би-Би-Си, где сделали запись моих воспоминаний о том, что за человек был Фрэнсис в те времена, когда его исключительные способности еще не были широко оценены.