Мазарини - Людмила Ивонина Страница 53

Сторонники Мазарини тоже не дремали. Кардинал за годы своего министерства тщательно заботился и не жалел денег на создание собственной преданной ему партии и собственного имиджа. Но в конечном итоге, несмотря на все эти старания, до покорения Парижа и Франции ему было еще очень и очень далеко. Сейчас же преданный первому министру королевский прокурор из Шатле нанял несколько десятков женщин, которые у ворот предместья кричали при въезде королевского кортежа: «Да здравствует Его Высокопреосвященство!» Джулио даже на некоторое время вообразил себя хозяином Парижа. Однако через четыре дня он понял, что жестоко ошибся.

Пасквили на кардинала и королеву продолжали размножаться в геометрической прогрессии. Мариньи с удвоенной энергией взялся за сочинение антимазаринистских песенок. Фрондеры еще выше подняли головы. Гонди и герцог де Бофор, тогда еще сторонник парижского коадъютора, иногда появлялись на улицах в сопровождении одного лишь пажа на запятках кареты, чего не мог себе позволить первый министр. Иногда же они это проделывали в сопровождении пятидесяти лакеев и сотни дворян. Выходы «на сцену» были разнообразными в зависимости от того, что могло понравиться зрителям – парижским зевакам.

Вспоминая об этих днях, Гонди писал: «Придворные, которые поносили нас с утра до вечера, старались, однако, подражать нам на свой лад, и не было среди них ни одного, кто бы не обратил себе на пользу „оплеушины“ – это словечко пустил в ход президент де Бельевр, – которыми мы награждали министра; принц Конде, который в отношении кардинала был на них слишком скуп либо слишком щедр, продолжал выказывать Мазарини презрение, на мой взгляд, чрезмерное, когда речь идет о человеке, которого собираешься оставить в должности первого министра».

В августовские – сентябрьские дни 1649 года Конде еще надеялся, что его заслуги будут оценены по достоинству – ведь королева по прибытии в Пале-Рояль во всеуслышание сказала ему, что его заслуги невозможно в полной мере вознаградить, поскольку принц блестяще сдержал слово, которым поручился перед ней: восстановил власть короля и поддержал кардинала. Но жизнь вскоре превратила эти слова в совершенно противоположные им деяния.

Париж продолжал шуметь. 22 сентября в столице вновь начались волнения. В XVII веке Французское королевство не имело единого бюджета. Налоги отдавались на откуп компаниям финансистов и отдельным лицам, которые их не только собирали, но также из полученных сумм покрывали определенные долги государства. И, конечно, не забывали самих себя, либо произвольно увеличивая налоги, либо откладывая их выдачу государству. Солидные деньги в королевскую казну давал соляной налог – габель. Его откупщики традиционно рассчитывались с парижскими держателями того вида государственной ренты, которая называлась в то время рентой парижского муниципалитета. Выдача ренты многократно откладывалась.

Мазарини приказал издать специальный королевский указ о том, что выплата ренты возобновится с 19 сентября. Но к моменту выплаты все суммы, полученные в счет табели, оказались потраченными. У государства имелись более неотложные статьи расхода, например армия. Тогда откупщики габели заявили о своем банкротстве.

В результате 22 сентября толпа буржуа-держателей ренты собралась у здания муниципалитета. Их возмущению не было границ – разъяренные банкроты чуть не убили парижского прево. Лишь угроза посадить в тюрьму бунтовщиков и держать их там, пока не начнется выплата ренты, внесла некоторое успокоение в горячие головы.

Этими событиями быстренько воспользовались Гонди и Бофор. Не исключено, что они сами организовали всю эту провокацию. По словам коадъютора, они «усердно постарались, так сказать, сочленились с народом». С их помощью возмущенные рантье выбрали из своей среды двенадцать представителей защищать их интересы и добиться проведения совместного заседания всех палат Парижского парламента.

Казалось, пламя парламентской Фронды вновь разгоралось. Но нетерпеливые сторонники Гонди решили ускорить ход событий, подготовив провокацию против одного из рантье-представителей по имени Жоли. Коадъютор безуспешно пытался отговорить их от этой авантюры. В один прекрасный день дворянин из партии Гонди выстрелил в Жоли. Хотя тот получил только царапину, ассамблея парламента постановила произвести дознание о покушении по всем правилам.

Это дело произвело обратный эффект. Рантье испугались, а купеческий старшина заверял королеву в преданности парижан ее правительству. Со своей стороны, в Пале-Рояле Мазарини постарался предать гласности, что фрондеры, мол, снова хотели взбунтовать народ, но у них ничего не вышло.

Это были всего лишь цветочки для Гонди, Бофора и их сторонников. Джулио хотел добить их тем же оружием. Он долго совещался с Сервьеном в серой опочивальне королевы и после этого явился к принцу Конде сообщить, что на того замышляется покушение. А с утра на площади Дофина был выставлен усиленный караул. Конде пожелал тут же отправиться на площадь, но Анна Австрийская его удержала. Вместо этого решено было послать туда карету принца в сопровождении еще одной кареты, чтобы посмотреть, не будет ли на нее нападения.

На Новом мосту карету встретило много людей: горожане, едва услышав шум, тут же взялись за оружие. На карету принца, однако, никто не посягнул. Зато выстрелом из пистолета ранили лакея, ехавшего на запятках другой кареты. Этого было вполне достаточно.

Как и нужно было Джулио, все подозрения (он уж очень постарался!) пали на Гонди и Бофора. Обоим пришлось предстать перед Парижским парламентом в качестве обвиняемых, материалы следствия были грубо сфабрикованы – надо было спешить, – и в основе их лежали показания подкупленных свидетелей, только выпущенных из тюрьмы.

Один из советников парламента генеральный адвокат Риньон сообщил обо всем Гонди. Поэтому коадъютор сумел блестяще оправдаться. В своей речи он заметил, что «потомки наши не только не одобрят, но даже не поверят, что можно было согласиться хотя бы выслушать подобные толки из уст самых подлых негодяев, когда-либо выпущенных из стен тюрьмы. Канто, господа, был приговорен к повешению в По, Питон – к колесованию в Ле-Мане, Сосиандо все не значится у вас в списках преступников…». Все же парламентская Фронда, на которую делал ставку парижский коадъютор, окончательно завершилась.

Принц Конде в результате этой затеи оказался в нелепой ситуации. Его гордость и, главное, честь были сильно задеты, а виновники были очевидны. Обиженный полководец обратил свой столь долго накапливавшийся гнев на первого министра и Анну Австрийскую. Предугадать этот поворот было несложно – кардинал давно догадывался об истинных чувствах к нему со стороны Конде. Сейчас же он ошибся. Впрочем, кто из политиков не ошибается?

По возвращении в Париж Конде, недовольный, что на него не пролился дождь наград и привилегий власти, не только самым дружеским образом обходился с заклятым врагом Мазарини Шавиньи, но даже сменил гнев на милость в отношении фрондеров. Он быстро пришел к согласию с генералами Фронды: ведь никакие принципиальные разногласия их не разделяли. Принц даже поладил со своим братом и сестрой. Его клан воссоединился. Вновь Конде, Конти и их сестра герцогиня Анна-Женевьева де Лонгвиль выступали заодно.