Перикл - Анатолий Домбровский Страница 53

— Прославляя богов сооружением величественных храмов, созданием совершенных скульптур и сочинением бессмертных гимнов и трагедий, не оскорбляем ли мы их? — спросил Анаксагор, который, как все знали, не верил, что боги существуют, говоря, что не может судить, есть они или нет, поскольку боги ни в чём и ничем себя не проявляют. Он не раз задавал этот вопрос Периклу, а теперь вот задал Аспасии, не подумав, должно быть, о том, что следовало бы пощадить её, молодую женщину, и не спрашивать о том, чего и убелённые сединами мудрецы толком не знают. — Боги велики, всесильны и сами могут прославить себя, — продолжал Анаксагор, не замечая гневных взглядов своих соседей, Сократа и Фидия, жалеющих Аспасию. — Зачем же мы будем тратить свои жалкие силы на прославление всесильных? Зачем?

Аспасия посмотрела на Перикла, ища в нём поддержки, но Перикл отвернулся, будто ничего не заметил. Никто другой из присутствующих прийти ей на выручку не решился, боясь унизить самолюбие хозяйки. Так что пришлось Аспасии отвечать Анаксагору самой.

— Прославлять богов полезно, — ответила она с извиняющейся улыбкой, как бы говоря: я не совсем убеждена, что говорю верно, но я так думаю, а потому так и говорю. — Боги внушают людям страх, отвращая их от дурных поступков, и поддерживают надежду в людях несчастных и робких. Покой и величие государства основываются на возвеличивании богов-защитников. Поэтому стоит строить богам величественные храмы, создавать изваяния богов из золота, бронзы, слоновой кости и мрамора, сочинять в их честь гимны и трагедии. Так я думаю, — закончила Аспасия свой ответ Анаксагору уже совсем уверенно и не ища чьей-либо помощи.

— Стало быть, в возвеличивании богов нуждаются не боги, а люди? — спросил Анаксагор.

— Да, — коротко ответила Аспасия.

— Можно ли допустить, что умные люди придумали богов только ради этой цели? — продолжал наседать на Аспасию Анаксагор.

— Можно, — сказала Аспасия. — Всё, что допускает разум, можно допустить.

— Если так, то можно допустить, что мы возвеличиваем то, чего нет на самом деле. Не так ли, Аспасия?

— Только после ряда допущений, Анаксагор. Мы возвеличиваем отеческих богов и, стало быть, продолжаем дело отцов, которое они нам завещали. Завещали же они нам величие, свободу и мощь нашего народа. У великого народа должны быть великие боги. На зависть и в пример всем другим народам. А потому будем возводить величественный Парфенон и поставим в нём изваяние Афины из золота и слоновой кости. Теперь поговорим о Парфеноне. Калликрат, расскажи, как ты всё рассчитал. — Так она ответила Анаксагору, вспомнив то, что ранее говорил Перикл, когда его спросил о богах Сократ.

Анаксагор успокоился. Победа Аспасии не только не огорчила, но обрадовала его — ведь она была, так он считал, прежде всего его ученицей. К тому же он сказал всё, что хотел оказать о богах, о том, что они выдуманы людьми себе на страх и на радость. Умными людьми, хитрыми людьми, которым проще обманываться, чем проникать своим умом в тайны судеб и мироздания. Боги — это авторитет опыта, не освящённого подлинным знанием, они сотканы из законов, с которыми все согласились, из представлений, которые понятны даже глупцу: боги создали землю, небо и людей, дали людям законы и следят за их исполнением, не зная в этом деле никаких препятствий, ибо всё видят, всё слышат, всё знают, всё умеют. А ты, человек, букашка, ползущая по яблоку земли...

— Парфенон — это геометрия, — сказал Калликрат, — это сочетание форм, числовое и пространственное, как, впрочем, всё в этом мире, если внимательно приглядеться. Пифагор, если помните, утверждал, что сам Творец мыслит числами, линиями, плоскостями и поверхностями. Весь мир — это числовое соотношение пространственных форм. Таков и наш Парфенон — Геометрия в камне. Но с одним уточнением: это геометрия, приятная человеку. Египетские пирамиды построили боги и построили для богов. Поэтому они пугают людей своим нечеловеческим величием и мощью. Парфенон построим мы, люди, и, кажется, для людей. В этом разница между пирамидами и Парфеноном. Хотя мы могли бы строить Парфенон как боги, потому что боги наградили нас и этим умением. Или позаимствовали его у нас, о чём никто, даже Гомер, толком не знает.

Анаксагор снова вклинился в разговор, — должно быть, ему понравилось то, что сказал о богах Калликрат:

— Они странным образом возникают на вершинах гор, вернее, возникли, так как в наше время боги почему-то не размножаются, хотя сохраняют вечную молодость, и не умирают.

— Для них столетие — как для нас одно мгновение, потому мы и не можем судить о событиях и переменах на Олимпе: одно слово Зевса растягивается на тысячу наших лет, — сказал Геродот. — Так думают египтяне.

— Арес у Гомера высотою в семь плетров, — вставил своё слово Продик, — это больше стадия. Нужно поставить по меньшей мере шестьдесят человек друг на друга, чтобы сравняться высотою с Аресом. Если справедливо это соотношение, то для Ареса один день равен нашим шестидесяти дням, а вся наша жизнь равна одному его году.

— Во всём прочем, — продолжил Анаксагор, — боги, по Гомеру, похожи на нас: они едят, пьют, спят, страдают, радуются, гневаются, мстят, награждают, любят, изменяют своим возлюбленным и совсем не заботятся о справедливости в своих суждениях и поступках.

— Нет, нет, — поправил Анаксагора Протагор, — они отличаются от людей не только ростом, и главным образом не этим, а своим бессмертием и тем, что могут превращаться во что захотят — становиться то пламенем, то звездой, то деревом, то птицей, то камнем, то рекой.

— Вот! — радостно воскликнул Продик. — Я знаю, почему так тихо на Олимпе, почему боги не спускаются к людям — им надоело быть похожими на людей, они превратились в нечто совершенное и прекрасное — кто в звезду, кто в свет солнца, кто в чистую реку, кто в орла. А мы всё ещё поклоняемся богам, похожим на людей. И ты, — обратился Продик к Фидию, — должен изваять Афину не в виде женщины, а в виде пламени...

— Мы отвлеклись от темы нашей беседы, — сказала Аспасия, прервав Продика. — Продолжим разговор о Парфеноне. Впрочем, давайте сразу же установим одно правило: в этом доме можно вести самые смелые разговоры, ничего не боясь, но не следует развивать в себе страсть к такого рода разговорам, — став достоянием доносчиков, они могут нам навредить. Словом, надо помнить: в этом доме — свобода, за его стенами — осторожность. Согласны?

Все согласились: правило было разумным.

К разговору о Парфеноне вернулись не сразу, потому что Протагор сказал:

— Хотя я напомнил вам о бессмертии богов — кстати, не потому ли они бессмертны, что в их жилах течёт не кровь, а амброзия, тут пусть поразмышляет Гиппократ, — а ещё об их способности превращаться, всё же я должен заявить, что мы ничего не можем знать о богах, есть ли они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию — и вопрос тёмен, в чём признавался уже Гомер, и людская жизнь, как мы установили, слишком коротка даже для того, чтобы выслушать от начала до конца хотя бы одно слово бога, если он даже есть. Но, как сказала Аспасия, а мы с ней согласились: вера в богов полезна государству. Боги полезны. И тот, кто придумал их, думал о пользе, а не об истине. Но и истина полезна, если её признают все. В сущности, что признается всеми, то и есть истина.