Крымское ханство XIII–XV вв. - Василий Смирнов Страница 53

О силе и значении местного татарского элемента в деле упрочения ханской власти в Крыму и о сомнительном влиянии и роли в этом отношении кафских колонистов можно судить по тому, что не только генуэзцы, а даже и самые турки османские вначале не могли представить полной гарантии властных прав хана, ими самими же водворенного и утвержденного на Крымском полуострове.

По имеющимся данным выходит, что Менглы-Герай не однажды достигал ханской власти. В первый раз он добился ее собственными усилиями, при содействии местных татарских беков и отчасти, может быть, генуэзцев. Вторично его посадили турки в качестве вассала, ставшего в известные обязательные отношения к стамбульскому повелителю и за это получившего право рассчитывать на деятельную поддержку и покровительство в потребных случаях со стороны своего суверена. Тем не менее однако же Менглы-Гераю пришлось выдержать серьезную борьбу с ханом Большой Орды, который не хотел помирится с новой политической комбинацией в Крыме, продолжая считать эту область не более как уделом чингизидской монархии. Только перевес военного счастья Менглы-Герая принудил его золотоордынских противников к признанию совершившегося факта безусловного выделения Крыма в особое самостоятельное ханство, что произошло не ранее 1479 года, когда Менглы-Герай опять утвердился на ханском троне, и в этот раз уже окончательно.

Касательно того, сколько времени Менглы-Герай правил в первое свое ханствование, и какую форму имели его отношения с братом Нур-Даулетом, мы не имеем сколько-нибудь определенных сведений. Знаем только, что в эту смутную пору совершилось вторжение турок в Крым, положившее конец последнему призрачному господству генуэзцев в Крыму. К сожалению, и самые обстоятельства начала деятельного вмешательства турок в политические дела Крымского полуострова крайне запутанно и сбивчиво изображаются в исторических памятниках. К рассмотрению этих-то обстоятельств и обратимся теперь.

Судьба генуэзских колоний в Крыму находилась в тесной связи с судьбою Константинополя: когда последний достался во власть турецкому султану, и тем нечего было помышлять о сохранении своей независимости. С городом Кафой, этим маленьким крымским Константинополем, в общих чертах повторилось то же самое, что мы видим в истории последних времен независимого существования столицы Греко-восточной империи. Недаром, говорят, Кафа одно время носила также название Кючук-Стамбула = «Малого-Стамбула»[732]. Оба Стамбула, настоящий и малый, сперва были плотно оцеплены азиатско-тюркской воинственной ордой. Представители власти обоих городов всеми средствами старались поддерживать мирные отношения с главарями орд, входя с ними в разные компромиссы – откупаясь денежными данями, давая льготы тюркскому населению в городах своих. А иногда, пользуясь распрями за верховную власть нескольких современных претендентов на нее, они давали у себя приют одному из этих соперников, чтобы держать его на всякий случай как пугало для другого, которому удавалось на время взять перевес над своим противником. Когда же все средства к поддержанию самостоятельного существования были истощены, когда варвары окончательно разубедились в неодолимости казавшихся им дотоле неприступными твердынь, и Константинополь, и Кафа сделались добычей алчности азиатских пришельцев и притом почти что одновременно.

В актах Тавро-Лигурийских сохранилось категорическое известие о том, что султан Мухаммед II Фатих, покончив с Константинополем, тотчас же снарядил морскую экспедицию в Черное море для погрома прибрежных генуэзских колоний летом 1454 года. Флотилия в полсотню галер под начальством Демир-кяхьи явилась, перед Кафой, сперва как будто без всяких угрожающих замыслов. Но когда, по предварительному соглашению с султаном, Крымский хан Хаджи-Герай тоже подступил к городу с суши во главе 6000 всадников, то консул Кафы принужден был войти в сделку с ханом, обещавши ему ежегодную дань в 600 сомм (около 19 140 итальянских лир), чтобы только он оставил город в покое[733].

В турецких источниках нет никакого даже намека на что-либо подобное вышеописанной экспедиции к крымским берегам. Кятиб-Челеби, написавший специальное сочинение о морских походах турецких, также не упоминает в нем о какой бы то ни было морской кампании, имевшей место в данном году. Вероятно, это была простая рекогносцировочная экскурсия, сделанная турецкой флотилией для упражнения в мореходном деле, в котором турки оказались весьма не блистательны во время осады Константинополя, к великой досаде султана, имевшего такие широкие завоевательные планы. Да и сам консул кафский в своем донесении констатирует факт, что экипаж турецкой флотилии вначале занимался на берегу самым мирным делом – покупкой съестных припасов. Вся опасность, выходит по этому донесению, заключалась в подступе хана, с которым будто бы у султана состоялось соглашение об одновременном нападении на Кафу. Об этом договоре также не имеется никаких сведений у турецких историков. Да и существовал ли, полно, такой договор в самом деле? Темный намек на какие-то сношения Хаджи-Герая с турецким султаном встречается, правда, мимоходом в истории Крыма неизвестного автора. Отвергая вместе с Сейид-Мухаммед-Ризой факт пленения Менглы-Герая турками во время их нашествия на Крым под начальством Гедюк-Ахмед-паши и утверждая, что турецкий султан послал флот по просьбе самого Менглы-Герая о высылке ему в помощь некоторого количества войска оттоманского и пушек, автор присовокупляет: «С такою же просьбою обращался еще прежде Хаджи-Герай-хан, но по просьбе его ничего не было сделано, потому что, как говорится по-арабски, на всякое дело есть свой час»[734].

Таким образом, в вопросе о существовании договора между Хаджи-Гераем и султаном Мухаммедом II для цели совместного утеснения крымских генуэзцев, остается довериться сведениям, идущим от самих кафинцев и сохранившимся в упомянутых архивных документах. Но откуда проведали о заключении означенного договора сидевшие в Кафе генуэзцы? Этот факт сомнителен еще и потому, что он мало согласуется с духом и характером политики султана Мухаммеда II. Он, сколько знаем, не любил заключать ни с кем никаких договоров, а те, которые должен был заключать, сам же первый тотчас и нарушал. При тогдашних смутах, беспрестанно повторявшихся в Крыму, едва ли умный султан мог основывать какие-либо серьезные свои расчеты на союзе какого-то незначительного татарского царька, положение и силы которого не могли быть с точностью ему известны, по отдаленности края и по запутанности происходивших там событий. Да и самому Хаджи-Гераю, как уже мы сказали выше, не представлялось особенной выгоды содействовать водворению в Крыму господства сильных турок, на смену слабых генуэзцев, трепетавших его воинственности и относительного могущества. Дело могло быть просто: Хаджи-Герай, следя за действиями и завоевательными намерениями турок, по свойственной ему хищнической жадности, воспользовался появлением турецкой флотилии, которое сочтено было кафинцами за враждебную против них демонстрацию, чтобы вынудить у них лишнюю денежную контрибуцию.

Ко всему этому нужно присовокупить крайнюю беспорядочность в тогдашнем управлении генуэзских колониальных городов вообще и города Кафы в особенности. Еще раньше, чем было послано генуэзскому Банку консульское донесение о союзной военной демонстрации, сделанной турецкой эскадрой и татарским ханом, и о дипломатическом результате этой демонстрации, кафский епископ Яков Кампора отправил собственное послание, в котором он порицал действия колониальных правителей – называл консулов людьми алчными, неспособными и предателями, и особенно нападал на консула Вивальдо за поспешность, с которой он открыл переговоры с ханом, и за готовность, с коей он обязался вносить ежегодную дань в ханскую казну[735]. Епископа обвиняли в сварливости, и он был заменен другим, который был нрава кроткого, миролюбивого и снисходительного. Однако же и этот кроткий преемник Кампоры повторил жалобы своего предшественника[736]. В конце концов и сам Банк убедился в беспорядочности колониального управления и упрекает консулов в злоупотреблениях по финансовой части[737]. Ввиду этого можно думать, что вся история о формальном союзе Хаджи-Герая с турецким султаном, направленном против Кафы и заставившем консульское управление войти в денежную сделку с татарским ханом, могла быть чистой выдумкой бессовестных заправил города Кафы. Эта выдумка должна была служить к оправданию действий их неумелой политики и непростительной трусости, или, что еще хуже, должна была прикрыть их алчные расчеты, основанные на бедственной для города сделке, представившей удобный предлог к вымогательству себе денежных субсидий от Банка. Сам же Банк корит консулов за то, что в былое время одних обыкновенных доходов колониальной казны на все доставало, а теперь правители Кафы истратили все, даже запасные ресурсы, да еще не хотели доставлять в Банк никаких отчетных ведомостей[738]. Какой же нибудь непосредственный контроль над действиями колониального управления был положительно немыслим, когда прямые сношения Генуи с Кафой сделались до крайности затруднительны, после того как над Босфором стали исключительно владычествовать турки. А насколько бестактно, чтобы не сказать более, пользовались этой бесконтрольностью власти своей лица, державшие в своих руках колониальное управление, это всего нагляднее показывают обстоятельства, вызвавшие вторичное, более энергичное и пагубное для колоний нападение турков османских, несомненность которого свидетельствуется всеми, как европейскими, так и турецкими историческими памятниками.