Последняя реликвия - Эдуард Борнхеэ Страница 53

вадьба расстроилась, и недовольные гости принуждены были разъехаться по домам.

Хотя рыцарь Мённикхузен и вправе был жаловаться на упрямство дочери, но не спешил это делать. Многие свойства характера, в том числе и упрямство, Агнес унаследовала от него же самого. Старик Мённикхузен это понимал. Сам он был еще упрямее. Он принадлежал к числу людей, которые никогда не отступают от принятого решения. Если намерения у них благие, то такие люди могут принести миру большую пользу; в противном же случае они часто навлекают несчастья и на себя, и на других. Надо здесь заметить, что барон Мённикхузен восторгался человеком, которого избрал себе в зятья, уже далеко не так, как в те дни, когда Рисбитер привез из Пыльтсамаа в Куйметса его заклятого врага Фаренсбаха. Через некоторое время русские опять освободили Фаренсбаха из плена, и у Мённикхузена как бы спала с глаз пелена — он увидел многочисленные недостатки юнкера Ханса. Но он дал юнкеру слово и должен был его сдержать, если только Рисбитер сам не откажется. Рисбитер же и не думал отказываться. Юнкер тщательно оценил все свои физические и душевные качества и пришел к выводу, что у Агнес нет ни малейшего основания презирать его и отказываться от брака с ним, и он рассматривал «нет!», сказанное юной баронессой перед алтарем, как девичий каприз, как следствие испуга невесты, увидевшей в церкви, на венчании ее, стечение огромного количества людей. Ханс фон Рисбитер был твердо уверен, что другого подобного ему человека на свете не существует. Раз уж он удостоил какую-либо девушку честью сватовства, то она должна была, как спелый плод, упасть в его объятия, иначе мир перевернулся бы. Он, Ханс фон Рисбитер, — отвергнутый жених, мишень для насмешек товарищей! Да разве это вообще возможно? О чем она думала, эта Агнес, когда осмелилась по отношению к нему, Хансу фон Рисбитеру, так поступить. В ее ли возрасте по-детски озорничать? Ведь подобные выходки, кажется, нельзя объяснить ничем другим, как только озорством совсем юной девушки. Ни разу юнкеру Хансу не пришла в голову мысль, что другой мужчина может затмить его в глазах какой бы то ни было девицы, тем более в глазах гордой баронской дочери Агнес.

У старика Мённикхузена такая мысль, правда, возникала разок-другой, но он отгонял ее от себя. Среди знакомых юнкеров он не находил ни единого человека, на которого могло бы пасть подозрение. Агнес ко всем относилась одинаково. Или она настолько сбилась с пути, что какой-нибудь мужчина из низшего сословия… но нет, эту ужасную мысль старый рыцарь никак не мог рассматривать всерьез; барон даже не мог решиться додумать ее до конца… Хотя Мённикхузен и считал себя человеком справедливым, он все же ненавидел свою бедную сестру, двенадцать лет тому назад «попавшую в сети подлого человека», и находил, что она на веки вечные опозорила свой род; он никогда не произносил ее имени и скрежетал зубами, когда нечаянно вспоминал об этом «ужасном событии»… Нет, Агнес, плоть от плоти его, кровь от крови, слишком горда, слишком дорожит своей честью, своим положением в обществе, как и положено доброй дочери, любящей отца, она не может пасть так низко. Тем более имея в памяти своей пример ветреной и своенравной тетки… Но какой же злой дух вселился в это доселе кроткое дитя? Откуда у нее такие странные настроения, такое непреодолимое упрямство? Это было совершенно непонятно. Многие часы досуга проводил старый барон, перебирая мысли о дочери, о ее все более крепнущем нежелании сочетаться браком с Рисбитером.

Мённикхузен понимал только, что суровость и насилие в отношениях с дочерью бесполезны, одно лишь время могло как-нибудь исправить дело. Бывало не мог барон какое-либо решение принять и не принимал его, положась на вечную мудрость времени. И приходил срок, что-то в мире менялось, иные складывались обстоятельства, и будто само собой вызревало у барона единственно верное решение. Каспар Мённикхузен и теперь твердо на решение времени надеялся…

Агнес с неделю пролежала в постели, причем ни один врач не мог определить, чем же она больна. А врачей барон призывал сначала самых лучших, а потом и остальных. Кажется, не было в Таллине такого врача, у какого старик Мённикхузен не спросил бы совета. Не молчали, советовали, брали деньги и уходили. Даже консилиум однажды собирался. Долго спорили врачи на ученой латыни. Посматривали на Агнес, оглядывались на встревоженного барона, тыкали пальцами в небеса, призывая Господа в свидетели своей правоты; много хвороб они перебрали и наконец сошлись на одной — упадок сил вследствие треволнений последних дней. Прописали покой, парное молоко, простой крестьянский хлеб и на ночь — омелу…

Когда девушка встала после болезни, все заметили, что в ней произошла глубокая перемена. Агнес не была уже ни такой живой и шаловливой, как в Куйметса, ни такой безжизненной и вялой, как в последнее время в Таллине; она была спокойна, серьезна и часто впадала в задумчивость; это приписывали чудесному действию омелы. Домашним хозяйством она занималась теперь с еще большим усердием, с гостями была приветлива и предупредительна, но сама не любила ходить в гости. После выздоровления она расцвела полной, зрелой девичьей красотой; не иначе, помогли молоко и простой хлеб.

Ханс Рисбитер посещал дом Мённикхузенов ежедневно, так как, по его мнению, он был и остался женихом Агнес, хотя капризы девушки его на непродолжительное время озадачили и стали причиной некоторой холодности с его стороны. С тех пор как отец перестал принуждать Агнес к замужеству, перестал торопить ее, она обходилась с Рисбитером точно так же, как и с другими гостями, с той же приветливостью, позволяла говорить себе «ты», хотя сама неизменно обращалась к юнкеру на «вы».