Тайная дипломатия Кремля - Леонид Млечин Страница 52

В основном дипломатия пребывала исключительно в трудной ситуации из-за жесткой позиции Москвы. Подготовка самого простого межгосударственного соглашения наталкивалась на непреодолимые препятствия, например: как улаживать разногласия, возникающие между двумя странами. Идея третейского суда, арбитража отметалась с порога.

Борис Стомоняков докладывал в ЦК: «Количество спорных вопросов, возникающих из неправильного применения договоров или их нарушения, в которых мы (т. е. СССР) заинтересованы, крайне невелико. Зато другая сторона заинтересована во многих таких делах, поскольку наш аппарат дает больше оснований для жалоб на нарушение договоров или прав граждан».

Родилась идея двусторонних согласительных комиссий, но и она не привилась. В 1929 году Коллегия наркомата сформулировала свое мнение: «При отношении к нам капиталистического мира и при характере возникающих с ним конфликтов согласительные комиссии лишь в редких случаях будут приходить к удовлетворительным результатам… Неудачи этих комиссий будут широко использоваться для враждебных выступлений против нас».

Заключение политических или внешнеторговых договоров в Москве сопровождалось указанием Наркомату иностранных дел добиваться принятия мер против белогвардейских организаций и эмигрантских газет, то есть борьба с эмиграцией на территории европейских стран оказывалась иногда важнее отношений с этими странами…

Жертвами раскулачивания становились и иностранные граждане, оказавшиеся в России, у них тоже отнимали имущество. Но в отличие от советских граждан они могли жаловаться. Возникали международные скандалы, которыми занимался Литвинов. 3 февраля 1930 года Литвинов написал Сталину записку:

«Среди кулаков, подвергающихся в настоящее время действиям новых законов в связи с раскулачиванием, имеется множество иностранных подданных (немцев, чехословаков, греков, итальянцев и др.). Некоторые из этих действий нарушают существующие международно-договорные отношения. Например, по советско-германскому договору имущество германских подданных в СССР может быть отчуждено либо в судебном порядке, либо же при уплате возмещения».

Нарком просил обсудить этот вопрос на заседании политбюро. Решение было принято мгновенно. Дипломатия оказалась важнее идеологии. 5 февраля всем уполномоченным ОГПУ было отправлено строгое указание: «Имущество кулаков, иностранных подданных тех стран, с которыми СССР находится в официальных отношениях, не подлежит конфискации, сами они и их семьи выселению не подлежат впредь до особого распоряжения». Однако Литвинов вынужден был написать Сталину еще одну записку о том, что у многих иностранцев имущество уже успели отобрать, надо подумать о какой-то компенсации и что вообще делать с кулаками-иностранцами: «Высылка их без суда в отдаленные места также вызовет дипломатические протесты. Можно было бы альтернативно предложить им выехать за границу, да мы и не вправе задерживать их здесь, если бы они сами пожелали выехать; но вряд ли было бы политически целесообразно пустить за границу новые отряды антисоветских агитаторов».

Голод, которым ознаменовалась насильственная коллективизация, также затруднил действия советских дипломатов. Даже приглашение иностранных гостей в Россию стало большой проблемой. Заместитель наркома Николай Крестинский объяснял полпреду в Праге Александру Аросеву, что принять чехословацкую делегацию невозможно: «В настоящий момент для того, чтобы у делегации получилось благоприятное впечатление, нужно затратить на ее обслуживание очень много сил. Все же силы сейчас идут на организацию уборочной кампании».

Литвинов был призван исправить положение. Он предлагал поладить с Англией, пойдя на какие-то уступки, например признать долги царской России. Но Сталину план не понравился, он не любил делать уступки. Кроме того, он считал Англию главным врагом страны. Возникла заинтересованность в налаживании отношений с Соединенными Штатами, на которые прежде мало обращали внимания.

Весна 1933 года стала временем переоценки и пересмотра внешнеполитических ориентиров. Еще недавно Литвинов на политбюро доказывал, что «Германия — якорь спасения СССР» и во внешней политике надо ориентироваться на Берлин. Но приход нацистов к власти в Германии сразу изменил геополитическую карту Европы.

В декабре 1933 года ЦК принял план Литвинова: вступить в Лигу Наций, которая была предшественницей ООН; продолжить установление дипломатических отношений со странами — членами Лиги Наций; создать региональный пакт о взаимной помощи от агрессии Германии. В это соглашение предполагалось вовлечь Польшу, Чехословакию, страны Балтии, Финляндию, Францию, Бельгию.

Но Сталин не спешил ссориться с новым хозяином Германии, прикидывал: а вдруг удастся поладить? Он даже сделал шаг навстречу Гитлеру. Выступая на XVII съезде партии (январь 1934 года), он говорил, фактически обращаясь к берлинским политикам: «Конечно, мы далеки оттого, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной… Если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтересованными в нарушении мира, мы идем на это дело без колебаний».

Но Гитлер на это приглашение не откликнулся. Он с прежней злобой говорил о коммунистах и Коминтерне, поэтому Сталин повернул в другую сторону — к идее единого фронта европейских стран против фашизма. С 1934 года Москва ищет военно-политического союза с соседями, с Францией, с кем угодно, чтобы не оказаться одинокой и уязвимой.

Идея «санитарного кордона» приобретает иной смысл. В 20-х годах Запад пытался отгородиться от Советской России. Теперь СССР хотел использовать те же восточноевропейские страны, чтобы отгородиться от опасности, исходящей от нацистской Германии. Стало ясно, что особую ценность приобретают и хорошие отношения с Прибалтикой, где нельзя было допустить укрепления сил, дружественных Гитлеру. Решили продлить с этими странами пакты о ненападении еще на десять лет, установить отношения с балтийскими военными, пригласить их в Москву.

В середине 30-х Сталин задумался об исторических связях славянских народов, о том, что давние симпатии можно использовать в текущей политике. Один чехословацкий дипломат весной 1934 года передал советскому полпреду в Праге слова президента страны Томаша Масарика: «Русские не понимают, каких псов они могли бы иметь против Европы в лице среднеевропейских малых государств».

Но отношения с соседями не складывались, особенно с Польшей. Мешало высокомерие советской политики в отношении небольших европейских стран. Мешали и непомерные амбиции польских политиков. Это вообще было время, когда в Восточной и Центральной Европе все друг друга ненавидели и боялись. И предъявляли соседям претензии, часто территориальные.

Границы были установлены странами — победительницами в Первой мировой войне. Они хотели, чтобы восторжествовала справедливость и народы, прежде входившие в состав Австро-Венгерской, Османской и Российской империй, обрели самостоятельность. Но провести идеальные пограничные линии не удалось. Поэтому появление множества новых государств породило огромное количество проблем, которые улаживались с трудом. К тому же внутри этих стран происходили сложные процессы — во многих этих государствах формировались авторитарные, националистические режимы, иногда фашистского толка.