Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 52

Трёхмесячное пребывание в чужой стране и обильный корм позволили ему выучить несколько русских слов. Исчерпав свой подходящий случаю запас, он удалился восвояси — вот так, корм от города принимал, а защищать его голову отказался. Данилов приказал своим людям окрутить строптивого воеводу и отвезти в судную избу. И пришлось тому уже второй раз за день объяснять назначение пыточных орудий, но делать это уже менее спокойно. Данилову приглянулись тиски, я, сказал, человек не жадный, обойдусь тремя твоими перстами, чтоб впредь не крутил дули. Понял Борятинский, что дело принимает плохой оборот, и пал на колени:

— Помилуй меня, добрый господин, сделаю всё по хотению твоего гетмана.

Упросил всё-таки, лишний десяток обозов дешевле отдавленных пальцев.

Борятинский давно уже не испытывал такого позора и бесчестья. Собрал городских старост, глав гильдий, промышленников и объявил им о новом налоге. В ответ на возмущение так рявкнул, как никогда себе ранее не позволял. Горожане понимающе покачали головами — не иначе как жареный петух к воеводскому заду приложился. Что делать, власть доброй не бывает, придётся тужиться. Только Эйлов не мог смириться, на него по воеводской разнарядке более всех вышло.

— Тебе царских милостей много дадено, — объяснил воевода, — вот и отрабатывай.

— Кто их видел? Может быть, им цена такая же, как и твоей грамоте. Нет у меня таких денег, без ножа режешь...

— Ничё, ты вывёртливый, — успокоил его воевода, — а то нож купи, на него деньги, чай, найдутся. — Потом посуровел и добавил: — Если уж совсем нужда заест, продай солеварницы, я хорошего покупщика сыщу.

Ах, вон оно что! Эйлов сразу смекнул, в чём дело, и прикусил язык. Вернувшись к себе, вызвал приказчика. Он подтвердил: все деньги пущены в оборот, наличности никакой нет. Поинтересовался насчёт рабочих.

— Соболезнуют о твоей милости, — сказал тот, — и готовы постоять, хучь кайлом, хучь дрекольем.

Эйлов испуганно замахал руками:

— Что ты, что ты, этими не надо...

Тяжело вздохнул и отправился к немцу Шмитту просить денег в долг. Эйлов слыл честным человеком, немец долго не упрямился, лишь удивился сумме, она намного превышала то, что потребовал воевода. Впрочем, это не его дело, деньги он дал, хотя проценты наложил лихвенные. Эйлов отнёс деньги воеводе, а лишки отдал приказчику, чтоб распорядился по уговору.

— Я же говорил, что ты вывёртливый, — сказал Борятинский и непонятно как, в похвалу или в досаду.

Гетманский воевода уезжал довольный, на такой быстрый и благополучный исход он не рассчитывал. А немного отъехав из города, наткнулся на сильную засаду — что Эйлов вооружил своих рабочих закупленным на одолженные деньги оружием и добыл весь воровской обоз. Совет Борятинского насчёт покупки ножа пригодился, и не только его одного.

Победа наспех вооружённых неумельцев над грозным и казавшимся несокрушимым врагом вдохновила на дальнейшую борьбу. Возвращаться в город к тяжёлой изнурительной работе уже не хотелось, начали городить собственный острог и наскоро обучаться военному ремеслу. Разослали окрест гонцов с просьбой о помощи и поддержке, понимали, что дерзкое нападение не пройдёт даром, гадали только, от какого воеводы ждать грозы, своего или чужого.

Борятинский был в растерянности. По должности ему следовало прекратить бесчинства и разогнать смутьянов, но, с другой стороны, Сапегиным молодчикам досталось поделом, ведь они пришли своевольно и ограбили город вопреки царскому повелению. Поразмыслив, решил не суетиться и выждать, а троицкого старца на всякий случай выпустил — кто знает, как всё теперь обернётся? Зато Сапега, узнав о разгроме посланного отряда, не раздумывал. Вызвал Лисовского и приказал примерно наказать взбесившееся быдло, не стесняясь ни в средствах, ни в силах. Лисовский усмехнулся:

— Мне бойцы не надобны, своими обойдусь, а вот для холопского учения придётся казачков прихватить, они по этой части большие мастера.

— Бери, сколь считаешь нужным, — отмахнулся Сапега, — мы покуда здесь отдохнём.

Лисовский отобрал четыре свои хоругви, а к ним в придачу казаков да охочих детей боярских, кто притомился, сидя под крепостью, — всего около четырёх тысяч. Его отряд, чинно пройдя через послушные Переславль и Ростов, на Ярославской земле словно взбесился. Запылали деревни, грабежу и насилию подвергалось всё, что встречалось на пути. Заслоны, высланные восставшими, были сметены, пленных не брали. Любой человек с оружием или его подобием истреблялся без всяких разговоров. Подошли к выстроенному острогу. Мужикам сидеть бы в нём да стрелы пускать или из единственной пушки палить, ан нет, вытолпились в поле перед острогом. Был такой расчёт: как пойдут ляхи в атаку, они копьями ощетинятся, потом расступятся и под своих стрелков их подставят. По задумке всё ловко выходило.

Лисовский, как увидел, с каким врагом предстоит сразиться, расхохотался и решил провести не бой, а учение. Располовинил свои хоругви и выстроил в две линии с равными промежутками, как на тавлейной доске. Прочих разогнал в стороны, приказав смотреть и без команды не вмешиваться. Первая линия стремительно пошла в атаку. У мужиков копья короткие, чуть ли не вдвое меньше гусарских, только нацелятся на всадников, уж сами проткнуты насквозь. Гусары первой линии прошли через них, как нож через масло, расступаться даже не потребовалось, а у стен острога развернулись и назад. Да так быстро, что стрелки и выстрелить-то по-настоящему не успели. Обрадовались, подумали, что ляхи со страху побежали. Но тут в атаку двинулась вторая линия. Эти туда, те оттуда, каждый по своему промежутку и как только не схлестнулись! Вторая действовала тем же способом, а первая, взяв новые копья, снова двинулась вперёд. Так и шли они, волна за волной, понадобилось всего три прилива, чтобы неприятель в страхе рассеялся. Только теперь в дело вступили казаки, они стали гоняться за бежавшими и разить всех без разбора. Острог запылал, всё было кончено за какие-нибудь полчаса.

Лисовский направился к Ярославлю, сжигая по пути всё, что ещё уцелело от огня. Смутьянов, собравшихся в самой большой солеварне, велел окружить, а солеварню поджечь, там их сгорело более тысячи человек. Прибыл испуганный Борятинский, Лисовский слушать его не стал, указал на страшное пожарище и сказал, что так же надобно поступить со всеми мятежниками. Воевода поспешил исполнить приказ, одним из первых запылал дом Эйлова. Бедняга вместе с тремя дочерьми спрятался в погребе, там бы, верно, и задохнулся. Выручил Шмитт, испугавшийся за жизнь должника. Прибежал к Лисовскому, стал молить за иностранца и золото посулил. Лисовского мольбами не проймёшь, а золото другое дело, сговорились на шестистах талерах и вынули Эйлова из погреба. Спотыка посмотрел на вымазанного сажей голландца и заулыбался:

— Т-теперь т-тебе самый резон в угольщики п-подаваться, б-более торговать нечем. К-как расплачиваться с-станешь?

— Для тебя у меня плата давно готова, — сказал спокойный Эйлов и приложил свой дюжий кулак к его улыбке. Новая родина научила его не только языку, но и тому, как надо разговаривать с негодяями.