Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника - Уильям Берк Страница 52

“Berlin, Berlin, wir fahren nach Berlin!” – раздаются в теплой ночи чьи-то охрипшие голоса. Фрайбург утопает в черном, красном и золотом. Эти цвета свисают с фонарей, ими обернуты голые торсы, они сияют в глазах. По Бертольдштрассе движется поток людей в дурацких шляпах и футболках с именем Михаэля Баллака. Череда машин ползет по Вердерринг, водители сигналят на мотив “Оле-оле-оле-оле”. Особо разгоряченные фанаты раскачивают автобусы, безуспешно пытаясь их перевернуть. Германия только что прошла в полуфинал Кубка мира по футболу – 2006. Немецкие фанаты скандируют: “Берлин, Берлин, мы едем в Берлин” – еще со времен первой победы на групповом этапе. До финала в Берлине остался один матч со стойкими итальянцами, но сейчас эта возрож денная нация уже представляет себя в Берлине поднимающей победный кубок.

Поначалу зрелище немного смущает. Немцы, поющие толпой, вызывают ассоциации со съездами НСДАП в Нюрнберге и тому подобным. Но это новая Германия. Объединенная Германия, которой потребовалось чуть более шестидесяти пяти лет для примирения коллективной совести и излечения глубоких ран. В этот день немцы могут хором кричать на весь мир, что они гордятся, что они немцы.

Но слышу я выражение этого настроения уже не в первый раз. Я слышу его в разговорах с моими немецкими друзьями. Они – внуки Третьего рейха. Им, в отличие от родителей, больше не запрещается говорить о той эпохе. Но это не значит, что им обязательно хочется обсуждать эту тему. Для них эту тему уже заобсуждали так, что превратили в клише. Многим противно, оттого что часто это первый вопрос, который им задают иностранцы: “Чем занимался твой дед во время войны?” Я могу понять их раздражение. Они не несут ответственности за действия своих дедов, могут разве что рассказывать другим об их ошибках и мгновенно искоренять любой намек на реваншизм. Они сами по себе, и их мир состоит не только из Гитлера, Аушвица, “лебенсраума”, танков и свастик. Поэтому теперь, когда Германия так близка к мировому кубку и обретению новой национальной идентичности, я присоединяюсь к своим друзьям и пою: “Берлин, Берлин, мы едем в Берлин”.

* * *

На следующий день я встаю невыспавшимся и немного помятым. Мне не обойтись без кебаба. Улицы выглядят так, как всегда, – блестят чистотой, словно ничего не произошло. На мостовой ни единой пивной бутылки, ни даже поваленного автобуса. Маленькие немецкие эльфы, работающие на Ordnung (порядок), хорошо потрудились ранним утром. О вчерашней ночи напоминает только радостное сияние города, пусть и в более трезвом варианте. Я иду по Гетештрассе и вижу мать, которая едет на велосипеде и корчит рожи детям в коляске с атрибутикой немецкой сборной. Под дубами прогуливается пара студентов: юноша в дредах и с голым торсом и девушка в свободно сидящем фиолетовом платье. Они едят мороженое и смеются. У Германии, опьяненной мыслью о победе и новооткрытой национальной гордостью, сейчас медовый месяц.

Я пересекаю трамвайные пути и оставляю велосипед у витрины кебабной лавки. Сегодня работает Эмре. Найдя здесь кебаб по два евро, я подружился с Эмре и его заведением. Он приехал в Германию в двенадцать лет, когда настало время работать в семейном бизнесе – дядиной лавке. Сейчас ему шестнадцать, и большую часть дня по будням и в выходные он проводит здесь же, заворачивая мясо в питу и флиртуя с посетительницами. Мы обычно рассказываем друг другу что-нибудь о наших странах. Он часто вспоминает, как ему жилось в Стамбуле, о красавицах с кошачьими глазами, о синеве Мраморного моря и, конечно же, об успехах турецкой сборной по футболу. Я в свою очередь играю на австралийских стереотипах: блондинках с бронзовым загаром, нашей Кайли и, конечно же, кенгуру – он каждый раз с упоением слушает об этой прыгучей аномалии. Мы в чем-то хорошо понимаем друг друга. Мы оба иностранцы, говорящие на примитивном немецком с акцентом – правда, его немецкий несколько более изощренный, чем мой. Каким-то образом благодаря нашей взаимной языковой неуклюжести мы можем говорить свободней, не так скованно.

У Эмре, как и у меня, синяки под глазами, и я спрашиваю его, что он вчера делал. “Матч смотрел!” – отвечает он, глядя на меня как на инопланетянина. “Да, определенно хорошая была ночь. Возможно, даже слишком хорошая”, – говорю я, ощущая, как вкус вчерашней ночи подкатывает к горлу. Оказывается, Эмре гулял до рассвета на этой огромной уличной вечеринке, в которую превратился Фрайбург. Турция не попала на чемпионат, и еще с самой жеребьевки я пытаюсь понять, за кого он будет болеть. Каждый раз он мнется и уходит от ответа. Но сегодня, когда я снова начинаю допытываться, он говорит: “За Германию, конечно!”

* * *

Поезд опаздывает. На целых пять минут. “Scheissse”, – выдыхает бизнесмен справа от меня. У него лицо человека, узревшего конец света. В моем мире опоздавший на пять минут поезд – это большой плюс: за это дадут бесплатный кофе, апельсиновый сок или что-то из еды. Служащая Deutsche Bahn провозит свою тележку с утешительными бонусами с потупленным взором, не решаясь смотреть недовольным пассажирам в глаза. Многие демонстративно ее игнорируют, как бы протестуя против такого безобразия. Но вот наконец блестящий поезд ICE подъезжает, и напряжение на платформе рассеивается.

Я на пути в Берлин. Но я еду не на финал Кубка мира с участием Германии, а для того, чтобы повидаться со старым другом. Всенародные гуляния прекратились несколько месяцев назад, когда Германия проиграла Италии в полуфинальном матче в Дортмунде. Горькая ирония: безудержная атака, летучий строй, эмоциональный подъем немцев не смогли сломить каменную защиту и хитро рассчитанную атаку итальянцев. Это был день трагедии. Поскольку матч пришелся как раз на мою вечернюю смену в пабе, я мог наблюдать за этими лицами, поначалу полными надежды. После того как Azzuri забили два гола в дополнительное время, вокруг воцарилось похоронное настроение. Черный, красный и золотой смешались, стекая по щекам. Взрослые мужчины плакали, причем не от горя, а от шока. Они плакали в тишине. Их оптимизм, восторг момента были столь велики, что никто не задумывался о чем-либо, кроме будущего триумфа в Берлине.

Последующие две недели вся Германия носила траур. Но теперь, всего лишь три месяца спустя, все те чувства – радость и горе – уже потерялись в будничной суете и апатии. Кубок мира оказался забыт, как летний курортный роман.

* * *

Поезд прибывает на берлинский Hauptbahnhof (центральный вокзал), и я вижу настоящий собор из стекла. Воплощение модернизма и той лучащейся счастливой атмосферы, которую пытаются воспроизвести все на свете безразмерные торговые центры, этот вокзал – сотканная из света симфония во славу путешествий и путешественников. Снаружи меня ожидает то же самое. Ничем не приукрашенный, старомодный Берлин, который я видел пять лет назад, теперь покрыт блестящей облицовкой. Marie-Elisabeth-Lüders-Haus, Kanzleramtsgebäude и Paul-Löbe-Haus, построенные за последние несколько лет, исповедуют единую броскую эстетику стекла, причудливых форм и взмывающих ввысь белых стен. Архитекторам, вероятно, никто не ставил задачи построить этот ансамбль “на века”. Нет, Германия хотела показать миру что-то дерзкое и динамичное. Новый пейзаж смотрится свежо и живо, но слишком отдает сиюминутной модой.