Иван Молодой. Власть полынная - Борис Тумасов Страница 52

Алела рябина на морозе, и ягоды ее падали на снег каплями крови.

Молодой великий князь, выехав за городские ворота, поскакал дорогой на Троице-Сергиеву лавру. Осадив коня, осмотрелся.

Впереди заснеженное поле искрится блестками, лес в стороне в шапках пуховых.

Пустынно.

Князь Иван прищурился.

Он отправился навстречу отцовскому поезду, пятый день как выехавшему в Троице-Сергиеву лавру на богомолье.

Конь перебирал копытами, рвался с поводьев, но Иван оглаживал его горячую холку.

- Охолонь, охолонь!

Пустил коня в рысь, и тот пошел, приплясывая.

Иван Молодой любил такую пору. Дышалось легко, и молодость гоняла кровь. Забывалась ордынская угроза и новгородская смута…

Подумал о Глаше, теплой, ласковой. Стоит шепнуть, и она придет. Иван не задумывался, что он великий князь, а у Глаши кровь крестьянская. Любовь все пересиливала…

«А может, это и не любовь? - спрашивал иногда он себя. - Тогда что же?»

Молодой князь Иван здесь, в заснеженном поле, был один. Ему хотелось кричать во весь голос и с этим криком взлететь. Он был счастлив…

Посмотрел вперед, но там было пустынно. Иван уже намерился повернуть коня, только доскакать вон до того перелеска.

Приподнимаясь в стременах, скакал, и из-под копыт по накатанной дороге разлетались брызги снега.

Неожиданно вдали показалась санная карета. Она насторожила молодого великого князя. Это была карета великой княгини, но она не катилась, она неслась. Вспугнутые кони несли карету. Упряжь рвалась, и Иван понял, что кони не остановятся сами. Они будут нести карету даже тогда, когда она опрокинется.

Те, кто в карете, - а в ней, наверно, великая княгиня, - разобьются. Кони остановятся тогда, когда сорвутся с постромков.

Ездовые на первой упряжи что-то кричат в испуге. Кричат и скачущие оружные дворяне. И это еще больше подхлестывает лошадей.

- Матерь Божья! - только и вскрикнул молодой великий князь и рванул коня навстречу мчавшейся карете…

И когда казалось, что кони вот-вот сомнут великого князя с лошадью, он развернул ее поперек передней упряжи. Кони вздыбились и остановились.

Подъехали испуганные оружные рынды. Кричали ездовые. В открывшуюся дверь вывалилась из кареты великая княгиня Софья. Она пыталась что-то крикнуть молодому великому князю, но тот уже, повернув коня, поскакал к Москве…

Вечером воротившийся из Троице-Сергиевой лавры Иван Третий сказал Ивану Молодому:

- Что остановил коней, спасибо. Но не могу понять, почему ты не захотел выслушать Софью?

Между ним, Иваном Молодым, и Софьей намечалась невидимая трещина. Она сама по себе ширилась, грозила перерасти во вражду.

Пока был холодок в отношениях. Его замечали не все. Но те, кто уловил, занимали одни сторону великой княгини, другие - молодого князя.

Изредка, улучив момент, Софья говорила государю:

- Сердцем чую, неугодна я Ивану Молодому. Но чем?

Иван Третий мрачно усмехался:

- Нет, княгиня, тебе мнится.

Однако капля за каплей слова Софьи копились в душе князя водицей озерной. Не жаловалась Софья по мелочи, роняла государю слова весомые о молодом великом князе.

Не думал Иван Третий обращать на это внимание, но сам того не уловил, когда стал замечать отчуждение сына от мачехи.

А кто из них прав?

Заснеженная Москва сугробами огородилась. Сугробы на улицах вдоль ветхих плетней и высоких заборов. Избы и домишки по оконца в снегу зарылись. Только хоромы боярские двухъярусные с высокими ступенями в расчищенных подворьях красуются.

Домик Саньки бревенчатый, островерхий. Сени просторные и комнаты светлые. Одна - кухня с полками у стены для посуды глиняной, обожженной, ложек деревянных, чугуночка для варки стряпни всякой. А вторая горница - постель, рядном крытая, лавки и стол, да еще сундучок, скованный полосовым железом.

На столе поставец для свечи, а на стене подставка для плошки. Но Настена больше на кухне лучинки жжет, обгоревшие остатки в глиняный тазик с водой плюхаются.

Домик у Саньки светлый, оконца в рамах, переплет мелкий, не бычьими пузырями окна затянуты, а в италийских стекольцах.

Придет Александр, сын Гаврилы, из Кремля, где стоит их полк дворянский, - а служба у него хоть и не хлопотная, но в отъездах частых, дома гостем редким бывает, - сядет на кухне за столом, Настеной любуется. Она у него ладная, сноровистая, на подворье успевает и в доме: хлебы выпечет, щи и кашу гречневую сварит.

У печки зыбка, в ней до поры малец Санькин, тоже Санька, качался. Теперь Санька подрос, и Александр ему кроватку со стенками соорудил, чтоб во сне не вывалился.

Ест Александр за чистым столом, Настена его добела каменьями отчищала. Не снуют по столешнице тараканы, а в подполье не шебуршат мыши.

Привадила Настена бродячего кота. Отъелся он, отоспался и день-деньской ходит по дому к удовольствию маленького Саньки.

Так и протекает жизнь у Александра из рати полка дворянского.

С Чудского озера дуют на Псков ветры: зимой пронзительные, с весны влажные. Они ударяются о замшелые башни и крепостные стены, хозяйничают в посаде и городе. Ветры ворошат соломенные крыши рубленых изб, вращают тесовых петушков на боярских теремах. Зимой ветры скользят по льду реки Великой, в иную погоду будоражат воду.

Стоит Псков на пути вторжения немцев на Русь, перекрывает дорогу и князьям литовским.

Всегда утверждали, что Псков - младший брат Новгорода, и коли грозила Пскову вражеская сила то поднимался на рать старший брат. Новгороду угрожали - псковичи за оружие брались.