Три года революции и гражданской войн - Даниил Скобцов Страница 52

Вскоре, – по возвращении с похода, – было открыто свое кубанское военное училище. (При старом режиме его на Кубани не было, и для получения военного образования кубанским молодым казакам приходилось ездить в другие города: Петербург, Москву, Оренбург, Тифлис и др.)

Теперь при ведомственных успехах сам Савицкий приобрел показную развязность, заносчивость и, как говорится, в словах не стеснялся.

Однажды в перерыве на заседании правительства, когда с мест не встают и возникают частные переговоры, Савицкий выпалил с демонстрацией в нашу сторону:

– Меня считают монархистом… Да, я монархист… Но не монархист Антона Ивановича Деникина…

А чуть перемолчав, добавил:

– Я – монархист великого князя Михаила Александровича…

Быч потупил очи и заулыбался себе в усы… – Одолжил приятель.

Было немало и других случаев того же порядка

Приведу еще один пример. По обратном занятии Екатеринодара была получена телеграмма из Тифлиса от председателя «Меджлиса» «суверенной» Северо-Кавказской республики того времени… Где проходили границы этой республики, точно никто не знал, но ее глава Т. Чермоев прислал нам из Тифлиса поздравление с обратным занятием «столицы Екатеринодара» и выражал самые лучшие нам пожелания.

Среди «вермишельных» вопросов Быч огласил эту телеграмму и полушутя, полусерьезно предложил поблагодарить отыскавшегося союзника.

Савицкий с Чермоевым старые сослуживцы, оба – офицеры былой декоративной Кубанско-Терской воинской части – конвоя Его Величества.

– Лука Лаврентьевич! – обзывает Савицкий Быча: – разрешите, я отвечу Топе (имя Чермоева).

– Пожалуйста… Но как вы намерены ему ответить?

– Да, так… по-свойски: Ду-к, ты, Топа, сам бездельничаешь и нас от дела отрываешь…

Нам давался образец кавказской дружбы на манер «аллаверды, Господь с тобой», но кто бы тогда мог подумать, какие печальные результаты последуют от нее, когда Топа Чермоев, Савицкий… Быч, Кулабухов и некоторые другие окажутся несколько позже в Париже и с развязанными руками займутся без стеснения деланием кружковой политики на манер международных сношений, заключения международных договоров, а для несчастного Кулабухова все закончится так трагически.

На экономическую краевую жизнь давили твердые цены на хлеб и другие продукты сельского краевого хозяйства и, как неизбежное дополнение к твердым ценам, разрешительная система вывоза, вывозные пошлины, установление пограничной стражи.

Кубанское правительство обязалось доставлять продовольствие для армии Добровольческой с кубанскими частями, а равно и для Дона, где была якобы нехватка собственных продовольственных продуктов.

Твердые цены в обстановке того времени, когда отсутствовали эквивалентно оплачиваемые товары, потребные населению, – это искусственно пониженные цены, чтобы меньше платить земледельцу. Закупать зерно и масло по рыночным ценам краевая власть не могла за недостатком денег. Чтобы удержаться на уровне наименьшего зла, специальные краевые ведомства должны были бы обладать высокой способностью привлечения в Край потребных для населенья хозяйственных товаров. Как это было тоже сложно, я убедился из личного опыта по заготовке так называемого «манильского шпагата» для жаток-сноповязалок. Подготовительная кампания к уборочному сезону лета 1919 года началась еще в конце 1918 года, но к началу сезона шпагата было заготовлено недостаточно.

Не было общепризнанной твердой денежной единицы. Рынок был наводнен всяческими денежными суррогатами; бумажными деньгами разных выпусков всероссийскою правительства, купонами различных займов, банковыми обязательствами, деньгами разных «республик» (пятигорской, черноморской) и пр. Незадолго до нашего возвращения большевики пустили в обращение, как деньги, белые вексельные бланки, просочились в Край и другие деньги всероссийских большевистских выпусков. Актами Краевого правительства, а затем и Добровольческого, большевистские деньги были аннулированы, чем, следовательно, сразу население было ударено по карману.

Курс оставшихся в обращении бумажных денег не был «устойчивым», но, как правило, – всегда понижался.

Вокруг дела заготовки и вывоза продовольственных грузов завязался нездоровый ажиотаж. Скоро поползла молва о взяточничестве в ведомстве продовольствия и снабжения. То же стали говорить и о пограничной страже.

(Об этой страже «улица» множила разные малопочтенные анекдоты, вроде нижеследующего:

– Кто едет? – будто вопрошает пограничный страж с винтовкой приближающуюся фуру с мешками.

– Ермак Тимофеевич! – ответствует возница фуры.

– Вороти назад!

– Дюже строгий… Мы знакомы и с атаманом Платовым…

После обмена рукопожатиями быстрый осмотр мешков, и фура продолжает путь через границу.

На кредитке донского выпуска 100-рублевого достоинства был изображен памятник завоевателю Сибири Ермаку, а на кредитке 250-рублевого достоинства – атаману Платову, герою Отечественной войны.)

Сами донцы пользовались печатным станком неограниченно, нам же отпускали кредитки малыми порциями, расплачиваясь в то же время за кубанскую пшеницу теми же кредитками из расчета «твердых цен». В кубанских кругах пошла молва, что Дон реализует получаемую от нас пшеницу из расчета на твердую иностранную валюту [54].

Начинать нужно бы с унификации денежного знака, установления общего контроля над его выпуском и правильного распределения денег между краевыми казначействами.

Но Дон всех опередил, раньше других приспособился печатать кредитки, приличные с внешней стороны, при ростовской конторе Государственного банка и всех поставил от себя в зависимость. Все попытки этой осени и последующего времени договориться с Доном, чтобы установить справедливую систему распределении запасов кредиток, приводили лишь к заключению «конвенций», неизбежным последствием коих было предусмотрительное затормаживание работ кубанского Финансового ведомства по выпуску собственных кубанских денежных знаков.

В мемуарной литературе деятелей противобольшевистского движения много рассказано, в какой тупик попадало оно в вопросе о путях сообщения. Отмечалось обыкновенно, как главная причина неустройства: раздробленность управления неделимыми раньше железнодорожными магистралями. Это справедливо только отчасти.

Командование Добровольческой армии наложило свою руку на все пути сообщения, назначив своего единого «начальника военных сообщений». Но кассы железных дорог страдали от большого количества перевозок по военным нарядам. В бюджетном отношении железнодорожное движение становилось дефицитным.