Княгиня - Петер Пранге Страница 52

— Мое детище? — пробурчал он. — Весь Рим свято верует в то, что это произведение великого Бернини и очередное подтверждение его гениальности. А теперь, когда весь фасад собора в трещинах и все напропалую дивятся, как подобное могло произойти, вы хотите, чтобы я бросился ему на выручку, заслонил имя Бернини своим! К чему мне это? Чтобы меня высмеивали на каждом углу?

— Вас никто не собирается высмеивать. Напротив, римляне будут вам благодарны.

— Я знаю, что такое благодарность римлян.

Повисла тягучая пауза. Кларисса понимала, к чему клонит Франческо, она понимала и то, что он имел все основания так судить.

На улице сгущались сумерки, крохотное окошко пропускало так мало света, что книжные полки темным рельефом выделялись на фоне побелки стены. Кларисса взяла со стола подсвечник и с ним в руке направилась к плите на другом конце комнаты.

— Именно поэтому вам теперь и стоит расставить все точки над i, синьор Борромини, — убеждала его Кларисса, зажигая свечу от лучины. — Второго такого раза, как с алтарем, быть не должно. Кто знает, сколько труда вы вложили в его создание? Никто. Вы что же, хотите, чтобы вновь пели хвалу несправедливости?

Когда Лоренцо повернулся, Кларисса в мерцающем свете свечи разглядела прежнюю печаль.

— Зачем вам все это нужно? — спросил он. — Он снова послал вас ко мне?

Вокруг его темных глаз кожа подергивалась, и создавалось впечатление, что Франческо желал задеть княгиню побольнее не только словами, но и взглядом. Откуда такая непримиримость? Кларисса всем своим существом чувствовала, что нынешнее положение отнюдь не удовлетворяет его, но в этом человеке будто сидел демон, подстрекавший его на поступки, которые были наперекор и самому Франческо. И что же ей предпринять, чтобы умиротворить этого демона?

— Я видела вашу колоннаду в палаццо Спада, — сообщила Кларисса. — И представляете, попалась на удочку вашего приема, хотя и видела проект. Вы создали настоящее чудо. Верно говорит монсеньор: она приводит в смятение чувства и поучительна для разума.

— Вы и до палаццо Спада добрались? — В голосе Франческо отчетливо звучала неприязнь. — Что вам там понадобилось?

— Мы с монсеньором говорили о вас. О вас и о синьоре Бернини. Монсеньор полагает, что вам и кавальере Бернини следует…

— С какой стати вы вмешиваетесь в мои дела?! — взорвался Борромини. — Думаете, мне без вашей помощи не обойтись?

— Разумеется, не обойтись, — спокойно ответила Кларисса, ставя подсвечник на стол, — и, если я действительно вмешиваюсь в ваши дела, как вы изволили выразиться, так исключительно ради вашего произведения. Не надо выплескивать ребенка вместе с водой. Необходимо отыскать компромисс с Бернини! Иначе римляне, глядя на вашу башню, будут испытывать чувства, схожие с теми, которые они испытали бы, попав в вашу колоннаду: ага, все, оказывается, не так, как представляется сначала.

— И ради этого мне предстоит наняться в подручные к шарлатану?

Кларисса покачала головой:

— Понимаю, что ждет вас. Люди ведь терпеть не могут таких, как вы, тех, кто не желает подделываться под чужое мнение, тех, кого может удовлетворить лишь совершенство.

— Мне нет дела до людей!

— Вы столького достигли, синьор Борромини, вы же начинали каменотесом, а теперь вы — человек известный. Но если вы сейчас не уступите, однажды снова окажетесь каменотесом.

— С чего это вам пришло в голову? Абсурд!

— Хотелось бы мне, чтобы это было так, но, поверьте, вы ошибаетесь. Вы считаете, что эскиз колоколен — ваш великий шанс? Отнюдь, синьор Борромини, он станет вашим смертным приговором. Вас возненавидят, вас уничтожат — а мне совершенно не хочется становиться свидетельницей этого. Но что это? — невольно вырвалось у Клариссы, стоило ее взору упасть на разложенный рядом с подсвечником на столе план. — Это ведь… да это ведь башня!

— Это не для посторонних, — объявил Борромини, демонстративно положив поверх эскиза толстенный переплетенный в кожу фолиант.

— Мне кажется, вы поступаете вопреки утверждениям вашего друга, — сказала Кларисса, отложив в сторону книгу. — И нечего смотреть на меня таким недобрым взглядом — между прочим, я прочла книги вашего Сенеки и теперь знаю, чему он учит: кто хочет оставаться верным себе, не может позволить чувствам властвовать над собой, а должен следовать зову рассудка. Да что я здесь рассуждаю? Вы сами все уже сделали, так что мне вас просить не о чем.

Придвинув к себе подсвечник, княгиня склонилась над рисунком. Да, сомнений быть не могло, перед ней лежал план перестройки колокольни — на сангине были тщательно отмечены графитом необходимые изменения.

— Я так рассчитывала на это. Отчего вы сразу не сказали?

— Это всего лишь эскиз, и он еще ничего не означает.

Не скрывая недовольства, Франческо взял лист со стола, свернул его в рулон и водрузил на полку.

— На самом деле ничего не означает? Не верю. — Кларисса посмотрела на Борромини. — Предположим, папа Иннокентий официально объявит, что в проекте колокольни ваши заслуги и заслуги кавальере Бернини равноценны. Тогда вы готовы предпринять все возможное для ее сохранения?

— С чего бы это папе заявлять такое?

— Я могу переговорить с донной Олимпией. Не сомневаюсь, что, если я попрошу ее…

— Вы намерены просить за меня донну Олимпию? Я запрещаю вам! Я никогда в жизни еще ни о чем и ни у кого не просил. Тем более о том, что принадлежит мне по праву.

— Боже милостивый, синьор Борромини, неужели вы не в силах хоть на миг расстаться с гордыней?

— Мне не нужны подачки, мне нужна справедливость.

— А как же ваша мечта? — повысила голос Кларисса. — Когда я впервые встретилась с вами, у вас было столько планов, у вас и у синьора Бернини. Нет-нет, и не думайте мне перечить! Вы вместе с ним мечтали возвести новый Рим, врата рая, затмить самого Микеланджело. А теперь у вас есть все, чтобы воплотить свою мечту. Вы оба — величайшие архитекторы этого города, возможно, и мира. И если вы станете сотрудничать, а не нападать друг на друга, нет ничего, чего бы вы не сумели сделать. Башня колокольни — знак Божий! Не медлите больше — сделайте то, что вам предначертано судьбой!

Франческо с каменным лицом взирал на княгиню, будто та говорила с ним по-английски. Лишь неизменная складка на лбу свидетельствовала о том, что ее слова доходят до архитектора. Если бы не проклятая гордыня, размышляла Кларисса, худшая из его черт, из-за которой она, возможно, и уважала его. Решительно взяв Борромини за руку, княгиня сказала:

— Помиритесь с Бернини! Если не ради вашей мечты, то по крайней мере ради меня! Прошу вас! Вы не представляете себе, что все это для меня значит…