Лавиния - Урсула Ле Гуин Страница 52

Городские ворота были открыты. Они так и стояли открытыми в течение всего сражения. И я подумала: нужно немедленно спуститься вниз и приказать закрыть ворота! Маруна схватила меня за руку и что-то сказала, но я ее не слышала и никак не могла понять, почему не слышу ни слова. Тогда она, почти прижавшись губами к моему уху, прокричала: «Стража защитит ворота! Останься здесь, наверху!» И как только она от меня отстранилась, мимо нас что-то пролетело и совершенно беззвучно упало на площадку. Это птица, подумала я, они подстрелили птицу. И увидела, что это стрела. Она лежала передо мной совершенно безвредная и действительно была похожа на птицу с длинным блестящим бронзовым клювом и мертвым измочаленным оперением. Но я по-прежнему почти ничего не слышала, потому что шум внизу у ворот и на крышах и стенах города стал поистине оглушительным: вопли и вой, исторгаемые множеством глоток, заполнили, казалось, все вокруг, проникая прямо мне в душу. Со сторожевой башни нельзя было толком разглядеть, что творится у ворот. Зато мы видели тех, кто стоял на городских стенах. Тех, кто собственными глазами видел, как внизу погибает их сын или муж, срезанный ударом меча или стрелой перед запертыми воротами города.

Затем этруски отступили, и вольски в шлемах с черными султанами стали их преследовать, но уже не так быстро и решительно: их ряды значительно поредели. Вольски остановились у края оборонительного рва. А этруски проскакали еще сотню шагов, прежде чем остановили своих коней и застыли в облаках оседающей пыли. Наступила долгая пауза. Боевые кличи медленно стихали, время от времени, правда, возобновляясь, но это случалось все реже, и, наконец, на поле боя стали слышны лишь стоны раненых.

– Смотрите, смотрите! – воскликнул кто-то из женщин, и мы увидели там, куда она показала, колонну воинов, движущихся, видимо, с большой скоростью, хотя издали казалось, что они движутся очень медленно. Воины спускались с западных холмов, и люди на крышах закричали: «Это Турн, Турн идет!» – а какой-то старик громко и сердито спросил: «Где же он весь день-то был?» – но его вопрос утонул в радостных кличах и восторженных приветствиях. Впрочем, Турна и его рутулов приветствовали весьма недолго, восторженные вопли быстро стихли, и стало слышно, как где-то внизу, у ворот, причитает женщина, задыхаясь и пронзительно вскрикивая. И страшно, невыносимо страшно звучал в тишине этот голос, полный душевной боли.

Я спустилась вниз и вернулась на свой «пост» у дверей регии, так что, в отличие от остальных, не видела, как Эней вел троянцев по той же дороге следом за Турном и почти нагоняя его.

Этруски еще дальше отошли от города, чтобы воссоединиться с троянцами. А остатки латинов и вольсков слились с отрядом рутулов, который привел Турн, и заняли позиции между земляным валом и городскими стенами. Затем они весь вечер углубляли оборонительный ров, выставив у ворот Лаврента надежную защиту.

Но ничего этого я не видела. Сперва я вместе с другими женщинами принимала у нас во дворе новых раненых, а потом, заметив, как Амата быстро прошла по галерее в зал советов, сразу же последовала за нею. Я лишь на минуту остановилась у фонтана под лавровым деревом, чтобы смыть кровь с рук и слегка освежить лицо прохладной водой.

Амата и Ютурна уже притаились в зале за царским троном, и я присоединилась к ним. На троне восседал мой отец, но сейчас он был совсем не похож на того немощного трясущегося старца, каким я видела его всего несколько часов назад. Латин в своей тоге с красной каймой держался очень прямо, с поистине царским величием, и спокойно слушал донесение Турна. Разумеется, там были и Дранк, и преданный Вер, и еще несколько верных царских стражей, но из старых советников отца пришли немногие. Оно и понятно: кто-то был вынужден позаботиться о раненых членах своей семьи, кто-то оплакивал погибших, кто-то помогал укреплять стены в преддверии осады.

Турн был в боевом снаряжении, хотя на самом деле в бою в тот день не участвовал. Доспехи его были покрыты пылью, лицо перепачкано и очень бледно. Самоуверенности в нем явно поубавилось. Он казался совсем юным, очень возбужденным и был еще более красив, чем всегда. Амата и Ютурна так и ели его глазами. Турн отчитывался перед Латином о положении в объединенной армии, не пытаясь скрыть, что его попытки устроить троянцам засаду провалились, что вольски дрогнули и бежали, а преследовавшие их этруски едва не ворвались в город у них на плечах. Однако он похвалил Мессапа, Толумния и отряд наших латинов, а также жителей города за то, что те сумели удержать ворота, проявив недюжинную храбрость и стойкость.

– Завтра, – сказал Турну мой отец, – ты со своими людьми присоединишься к ним, защищая городские ворота. А Эней и его люди воссоединятся со своими союзниками этрусками.

– Хорошо, – сказал Турн и умолк. Повисла гнетущая тишина. Турн некоторое время неловко переступал с ноги на ногу, потом сделал шаг вперед и, гордо вскинув голову, заявил: – Я упираться не стану. И ничему не стану препятствовать. – Голос его звучал как-то странно, но все увереннее и громче. – Но если люди считают, что договор был нарушен, и если сами троянцы так думают, то я это опровергну. Завтра утром, царь Латин, повтори перед всеми, что возобновляешь условия договора! Я же клянусь тебе здесь и сейчас, что непременно очищу своих людей от подозрений в трусости. Этот троянец, перед лицом неприятеля бежавший из родного города… пусть он встретится со мной! Да! Пусть встретится со мной лицом к лицу в честном поединке! И пусть хоть весь Лаций соберется на городских стенах и увидит, как я стану с ним биться. И либо я мечом своим очищу свой народ от стыда и подозрений в трусости и отниму у этого чужеземца мою Лавинию, либо он получит ее в жены и станет правителем побежденных латинов!

И, завершив свою речь, Турн быстро глянул на нас, трех женщин, стоявших за троном, но со мной взглядом так и не встретился.

Латин ответил Турну с неторопливой задумчивой твердостью. Теперь, накануне грядущего поражения в войне, к нему словно вернулись уверенность и самообладание, как, впрочем, и ко мне.

– Турн, никто не сомневается в твоей храбрости. На самом деле она столь велика, что я вынужден ее сдерживать, да и сам не спешить с принятием решений. Подумай: твой отец оставил тебе свой благородный трон, ты богат, ты пользуешься благорасположением своих соседей. Ты знаешь, что я твой друг и твой родственник по браку. И в Лации есть еще немало незамужних девушек из хороших семей. Так что взвесь все это! Ибо я в любом случае не смогу отдать за тебя свою дочь. Мне это запрещено. И я никогда на это не пойду. Мое желание укрепить наши с тобой дружеские связи, мольбы моей жены и моя собственная слабость уже один раз привели к тому, что я совершил недозволенное. Нарушил обет. Позволил людям думать, что женщина, обещанная кому-то в жены согласно велениям оракула, может быть у этого человека отнята. Да, я совершил жестокую ошибку, позволив начать эту войну. Так пусть же она закончится прямо сейчас, до того, как мы потерпим окончательное поражение. Но зачем я то и дело менял свои намерения, пытаясь спрятаться от неизбежного? Если я хотел и хочу, чтобы троянцы стали моими союзниками, зачем мне ждать твоей смерти, чтобы это свершилось? Ведь если я соглашусь на твой поединок с Энеем, я сам пошлю тебя на смерть. Нет, этого не должно произойти! Пусть твой отец Давн, мой старинный друг, увидит, как ты живым возвращаешься домой!