Капитан гренадерской роты - Всеволод Соловьев Страница 52

Ее крик услышали в соседних комнатах. Сбежались служанки и кое-как привели ее в чувство.

Линар, смущенный, начинавший понимать в чем дело, но все еще не совсем верящий этой неожиданной для него догадке, стоял, не шевелясь, пока не увидел, что она пришла в себя. Тогда он тихонько вышел из комнаты и поспешил к себе домой, где уже давно дожидался приготовленный для его путешествия поезд.

XI

Принц Антон и Остерман очень радовались отъезду Линара, думали, что теперь им станет свободнее и легче, что они успешнее начнут достигать исполнения своих планов.

Они побаивались Линара, как человека далеко не глупого, энергичного и проницательного — с его отъездом они избавлялись от зорких глаз, следивших за их действиями.

Теперь, думали они, от внимания правительницы будет ускользать многое, что не могло ускользнуть от Линара. Принц Антон решил, что необходимо, пользуясь обстоятельствами, поторопить с днем торжества своего и устроить так, чтобы Линар никогда и не возвратился.

Но и принц Антон, и Остерман ошибались. Их дело не подвигалось ни на шаг, как ни старался, как ни хитрил и ни изловчался старый оракул. У них не составлялось партии, они оставались одинокими.

Только люди, жившие в последнее время вдали от Петербурга, продолжали считать Андрея Ивановича всемогущим и называть его царем всероссийским; те же, кто был поближе, кто принимал участие в дворцовой жизни, видели, что старый Остерман не только что не устроил себе твердого положения, но, напротив, с каждым днем все слабее и слабее держится. Конечно, он по-прежнему решает самые важные государственные дела, по-прежнему ему поручаются самые серьезные работы, но и только. Настоящей силы у него нет, потому что эта сила может произойти только из близких отношений к правительнице, а правительница не только не дружна с ним, но с каждым днем все более и более от него отстраняется. Она знает, ей давно это уже внушено и Линаром, и другими, что Остерман составляет теперь нечто нераздельное с ее мужем, и, конечно, она вследствие этого не может доверять ему.

Все что есть русского, все это ненавидит Остерман; немецкая партия тоже от него отшатнулась и примыкает к правительнице и ее приближенным. И что всего страннее, что всего непонятнее, это то, что Остерман не совсем понимает свое положение, что он все еще надеется на возможность благополучного и скорого устройства дела принца Антона.

Между тем, против Андрея Ивановича ведутся всякого рода интриги, мелкие заговоры даже со стороны таких людей, которых подозревать ему и в голову не приходит.

Андрей Иванович сидит в своем рабочем кабинете, пишет бумагу за бумагой. Потом принимает принца Антона, толкует с ним, строит планы, ободряет его. А в это время у архиерея Амвросия Юшкевича, занявшего в Синоде место покойного знаменитого Ософана Прокоповича, ведется оживленный разговор об Андрее Ивановиче.

Собеседник архиерея — действительный статский советник Темирязев.

Темирязев этот — человек не Бог знает какой и не Бог знает как способный; напротив того, совсем это робкий человек, думающий только о том, как бы самому удержаться, как бы не попасть в какую-нибудь неприятную историю, не нажить себе бед и хлопот в теперешнее тяжелое время, когда не знаешь, с кем дружить, от кого отдаляться.

Темирязев часто посещал архиерея, с которым знаком уже долгие годы. Сидят они теперь за скромным, но вкусным ужином и толкуют о делах политических, о начавшейся войне со шведами.

— А кто во всем виноват? — говорит архиерей. — Все он же — Остерман. Многие неправды творит в государстве купно с супругом правительницы… и война эта его же рук дело. Я на него многократно государыне говаривал, только ничего из этого не выходит. Невредим он остается, ничто не льнет к нему…

— Да и манифест о правлении Анны Леопольдовны, ведь, тоже, он сочинил, — замечает Темирязев.

— Как же, он, он, конечно! Он же и регенту помогал. Все, что ни творится, все от него исходит, а сам сух из воды выбирается…

Темирязев сделал глубокомысленную физиономию.

— Смотрите, преосвященный, вот вы говорите про регента, а, ведь, он регента сверстал с правительницей.

— Как так? Что ты? — оживился архиерей. — Это интересно! Постой, пойду принесу манифест…

И преосвященный, с живостью, не свойственной его летам и положению, чуть не выбежал из комнаты и через несколько минут вернулся с манифестом.

— Покажи, ради Бога, в которой речи он сие сверстание учинил?

Темирязев раскрыл манифест, нашел место, прочел, и точно: вышло, что по смыслу манифеста, Анна Леопольдовна должна править на том же основании, как и Бирон.

— Возьми вот перо, — сказал архиерей, — да поставь черту против этих слов, чтобы я не забыл, а то я что-то стал беспамятлив.

Темирязев провел черту.

— Ну, вот так, хорошо! — заметил архиерей. — Завтра же пойду с этим манифестом к государыне правительнице и покажу ей, что все это подлинно Остермана дело.

Потолковав еще немного, Темирязев простился с Юшкевичем, а дня через два снова к нему заехал узнать, как идет это дело.

— Да что дело… идет дело, только не больно шибко, — ответил преосвященный. — Доносил я государыне обо всем: изволила сказать, что очень этим всем обижена, да не только тем, что с регентом ее сверстали, а и тем, что дочерей ее обошли. Только я ждал, что она будет говорить об Остермане, а она молчит, говорю тебе: не льнет к нему ничто, да и полно! Такую силу дали. Вот есть книга у нас, «Камень веры», чай, знаешь?

Темирязев кивнул головою.

— Ну, так вот эту книгу он взял да и запечатал, и сколько раз просил я государыню, чтобы распечатать приказала ту книгу, а до сих пор ничего не мог добиться. Мешает он мне, или сам, или через принца, да и как не мешать, посуди ты! Он нам всякие каверзы готов делать, потому мы ему противны: не нашего он закона. На все российское духовенство он, аки лев лютый, рыкает, безбожник! Только нет, так все это оставить невозможно. Скажи ты мне, знает ли тебя фрейлина Менгденова? Она в очень великой у государыни милости, через нее все можно оборудовать…

— Нет, не знает она меня, — ответил Темирязев.

— Ну, это все равно, а ты все же поди к ней, худого от этого не будет, — продолжал Амвросий, — поди к ней, не мешкая, и расскажи про манифест, про то, как сравнена великая княгиня с регентом и ту речь покажи, что у меня отметил. И подкрепи ей, что все это дело Остермана; может, она будет великой княгиней на него представлять и та нас не послушает, а ее послушает.

Темирязев задумался: не в его характере было в такие дела впутываться. Но он находился под влиянием Амвросия, и тот, наконец, так сумел уговорить его, что он решился повидаться с Юлианой и толковал только об одном, что нужно это сделать тайно, чтобы никто не мог проведать об этом свидании.

Все это можно, — сказал архиерей, — я пошлю с тобой моего келейника, он тебе покажет крыльцо, откуда ты прямо можешь пройти к самой спальне фрейлины.