Конокрад и гимназистка - Михаил Щукин Страница 52

— Какой вы нетерпеливый, господин Шалагин, прямо в огонь готовы руки сунуть. Хорошо… Слушайте. Есть тут в наших окрестностях один удалец — Вася-Конь. Конокрад знатный. Полиция за ним погоню устроила, деваться ему некуда было, он к вам в дом и заскочил, прямо к дочери вашей. Переждал, после из окна — фырр! — только его и видели. С того времени, похоже, веревочка у них и завязалась. А что из дому дочка пропадала, так опять же, она с ним была, с Васей-Конем. Но его вам бояться не надо, Василия, он дочку вашу пальцем не тронет, а вот начальники полицейские — ой, не к ночи будут помянуты… Ищут они Васю-Коня, с ног сбиваются, очень он им нужен, а разыскать его через дочку вашу хотят. Боюсь, как бы они не втянули ее в ловушку. Вот, что знаю — все сказала.

— А сам он, конь этот, где скрывается?

— Про это мне неведомо. Может, дочка ваша знает? У ней и спросите.

Зеленая Варвара быстрыми глотками допила чай и стала натягивать на оттаявшие пальцы рваные перчатки.

— Скажите, а зачем вам это нужно? Почему вы предупреждаете меня, о дочери моей тревожитесь?

— Хорошим людям я всегда помогаю, у самой жизнь тяжелая выдалась, пусть у других она полегче катится. Прощай, господин Шалагин. Пусть тебя Бог любит.

Зеленая Варвара степенно поклонилась, и Сергей Ипполитович тоже поднялся с кресла, вежливо опустил в ответ голову, проследил, как гостья осторожно спрятала среди ремков пепельницу из яшмы, как она вышла из кабинета, а после этого долго еще смотрел в закрывшуюся дверь, словно что-то хотел разглядеть сквозь гладко оструганные доски, покрашенные веселой голубой краской.

4

А город жил…

Строился, торговал, рожал детей и готовился встречать 300-летие Царствующего Дома Романовых.

К торжеству готовились загодя. Украшали улицы хвойными гирляндами, в магазине господина Литвинова на самом видном месте были выставлены портреты всех Государей российских; снег с Николаевского проспекта убирали особенно тщательно, а там, где была мостовая, остатки его тщательно выметали метлами.

В самом центре города заложили часовню во имя Святителя Николая, и мастера трудились на ее строительстве не покладая рук, от темна до темна.

Чувствовалась в Ново-Николаевске в эти февральские дни особая торжественность, словно ожидали жители, что после празднования наступят иные, более счастливые дни.

Отдел Петербургского общества «Изучение Сибири и улучшение ее быта» готовился к своему открытию и обещал возбудить интерес к познанию края, исследовать его историю. Гласный поверенный Григорий Жерновков ратовал в печати за воспитание у новониколаевцев «местного чувства» и сетовал, что отсутствует, а если имеется, то в недостаточной степени, особая, сибирская гордость.

В обществе вспоможения приказчиков работала старейшая и самая большая в городе библиотека, где члены общества пользовались книгами бесплатно, а посторонние люди — за умеренную плату. Все столичные новинки имелись здесь в наличии и пользовались постоянным спросом.

Магазины и базарные прилавки в эти дни буквально ломились от изобилия. И чего только не предлагали бойкие торговцы! Шубы, белье, плуги, керосин, шляпки, обувь, мясо, муку, серебро и золото — на любой привередливый вкус и на кошелек любой толщины.

«Подходи, покупай, не скупись!» — зазывали мальчики у дверей магазинов и рекламные объявления в местных газетах. И нахваливали свой товар, не стесняясь, превознося его достоинства до небес. «Лучше нет мыла, — утверждалось в объявлении, украшенном замысловатыми виньетками, — чем мыло, изготавливаемое Н.П. Кондратьевым. — Моет оно чисто, экономно, сохраняет белье от износа — ну просто дивное мыло, которое готовится благодаря знанию, из рода в род переходящему и никому кроме не известному». Как же не купить такое мыло?!

А Петр Максимович Карюгин, имеющий собственный завод, предлагал кошму всех сортов и шорные изделия, а вдобавок — шерсть, смолу, вар и деготь, а еще — колесную мазь, сундуки разных размеров и крестьянские принадлежности.

А экипажная мастерская господина Алеева вырабатывала и ремонтировала разные экипажи, зимние и летние, рессорные и полурессорные, ходки городские и крестьянские телеги на железном и деревянном ходу. И лихо раскатывали городские извозчики, поделенные на два разряда. Первые — в рессорных крытых экипажах, имеющих крылья, кожаные фартуки и фонари летним временем, а зимним — в санках, так называемых «американках», с теплым меховым одеялом. Вторые — попроще: в полурессорных пролетках или коробках на железном ходу, имеющих кожаную пружинную подушку для сиденья в чистом холщовом чехле — летом и на «глухих» санках городского типа — зимой.

И стоил час езды 40 копеек, причем неполный час принимался за полный. Это — по правилам, утвержденным господином Начальником губернии. Но правила русскому человеку — как нож у горла. И торговались извозчики со своими седоками отчаянно, словно без лишнего пятака для них жизнь прямо в сей час и закончится. Но и седоки бывали разные. Иные, под хмельком находясь и душу развернув гармонью, так щедро расплачивались, рубли не считая, что извозчик только крякал, засовывая шальные деньги подальше и понадежней.

А пивоваренный завод Р.И. Крюгера извещал, что пиво данного завода, известное своим отличным качеством, можно приобрести не только в оптовом складе на Вокзальной улице, но и на Николаевском проспекте, на улицах Межениновская, Асинкритовская, Тобизеновская и Кабинетская, а также в гостинице «Россия», железнодорожном собрании, в буфете станции Ново-Николаевск и заводских пивных лавках.

Вот как размахнулись! Куда ни ступи — везде пиво Крюгера!

Завод Н.А. Адрианова предлагал фруктовые воды, вырабатываемые исключительно на сахаре, а тем, кто не верил, говорили: желающие могут проверить это химическим анализом и убедиться таким путем в отсутствии какой-либо фальсификации. И скромно извещали, что завод награжден тремя золотыми медалями.

Неужели отыщется маловер, который будет их проверять химическим анализом, золотых-то медалистов?!

…Торжественные дни перемежались буднями, и тихо заканчивался в городе февраль. Добрый, славный месяц, хотя и вьюжный…

5

— Вот темноты дождемся, и скорым ходом… — Кузьма швыркнул застуженным на ветру носом и плотнее натянул, на самые глаза, свою лохматую, обтерханную шапку. — Верное слово — был он там!

— А вдруг он, твой знакомый, специально тебе сказал? Придем, а там — засада.

— Да быть не может, Николай Иванович! Он мужик непричастный, ему никакой выгоды нету. Идти надо!

Николай Иванович помолчал, вздернул воротник своего пальто, отвернулся, чтобы режущий ветер дул в спину, и негромко, но твердо выговорил:

— Ладно, идем. Стемнеет, и тронемся.

Они ютились за стеной брошенного дома, где нашли приют после того, как Гонтов отказал им в ночлеге на барже. Дом летом сгорел, стоял без крыши, с выбитыми окнами, но лучшего на сегодняшнюю ночь ничего не было, и решили бедовать здесь. После обеда Кузьма отправился до ближайшей лавки, чтобы купить еды, и там, встретив знакомого мужика, извозчика, совершенно случайно узнал, что Вася-Конь намедни куролесил на Инской улице, сорил деньгами, переходя из одного веселого дома в другой, и, в конце концов, утихомирился у молодой вдовы Стешки.