Оренбургский владыка - Валерий Поволяев Страница 52

В Сырт две пулеметные повозки влетели с черного хода — по санной колее, проложенной, чтобы из степи возить сено, — проскочили едва ли не к самому штабу Кобозева. Над темным широким крыльцом, похожим на площадь для проведения митингов, развивался малиновый флаг — красного сатина в местной лавке не оказалось, был только малиновый, его на революционное знамя и пустили. У штаба повозки развернулись и направили стволы «максимов» на крыльцо.

Из дверей вывалилось двое глазастых солдат с красными ленточками на папахах, они быстро разглядели женщин в санях, погоны и ударили залпом по ним из своих «трехлинеек». В ответ прогрохотала меткая пулеметная очередь.

В одного солдата угодило сразу несколько пуль, подбитый горячим свинцом, он перелетел через крыльцо, снес своим тяжелым телом высокие, недавно подправленные плотником перила, — и рухнул в снег. Второй метнулся назад, к двери, но Авдотья подцепила его коротким стежком — у солдата из рук выпала винтовка, и он растянулся на крыльце.

Из-за угла штаба, высунулся еще один красноармеец, гулко саданул по саням из «трехлинейки», вновь стремительно нырнул за угол дома. Стрелял красноармеец метко — пуля с сипением проколола воздух над санями и сшибла с Саши Васильевой шапку — мастерски скроенную кубанку из серого каракуля. Девушка приложилась к пулемету, повела стволом по пространству — очередь будто топором прошлась по торцу, только щепки полетели в разные стороны.

Едва смолкла очередь, как из-за искромсанного среза дома вновь высунулся ствол винтовки и красноармеец пальнул по саням. Вторая пуля, как и первая, пропела свою опасную хриплую песню над самыми головами пулеметчиц.

— Во, наглец! — изумилась Саша. — Надо же так плохо относиться к дамам! — Улыбка, украшавшая ее лицо, погасла, она еще раз стиснула рукояти «максима», дала длинную очередь, щепки вновь полетели веером.

На улице прогромыхало протяжное густое «ура-а!», проскакало несколько всадников. Упрямый красноармеец больше не стрелял.

— Все, Сырт наш! — торжественно объявила Авдотья, приподнялась в санях.

Наталья с силой дернула, ее, заваливая назад, в короб:

— С ума сошла! Убьют!

— Да ты что, — с улыбкой проговорила Авдотья. — Сырт наш, красноармейцев тут больше нету. Все! Сбежали! Все до единого, — она вновь приподнялась в санях, козырьком приложила руку к нарядной кубанке, сделавшись похожей на генеральшу.

Наталья глянула на нее снизу и восхищенно ахнула:

— Ну ты и молодец, Доня! Внушительно, смотришься…

Где-то невдалеке прозвучал выстрел — слабенький, сухой, схожий с щелканьем треснувшей ветки. Будто мальчишка пальнул из пугача. Авдотья неожиданно вскинулась, побледнела, задышала часто.

— Ты чего? — шепотом опросила у нее Наталья. — А, Доня?

— Ничего, — также шепотом ответила та. — Что это было?

— Стрелял кто-то.

— Я понимаю — стрелял… Но кто? — Авдотья до крови закусила нижнюю губу.

Голова ее словно бы тяжелый цветок с подломленным стеблем резко накренилась, упала на плечо, на глаза стремительно наполз туман — плотная белесая вата, даже зрачков не стало в ней видно. Наталья испугалась и закричала, что было силы:

— До-оня-я!

Авдотья молчала. Наталья кинулась ощупывать ее, искать, где же рана? Раны не было. И шинель была цела — ни единой рванинки, кровь нигде не выступила, а глаза умирали.

— До-оня-я!

Авдотья не откликалась. Из последних сил она старалась удержаться, но слишком злым оказался удар невидимого свинца, пуля одолела жизнь в красивом ладном теле. Авдотья застонала, попыталась поднять голову, провела пальцами по воздуху и повалилась на подругу.

Наталья подхватила Авдотью под руки, пытаясь удержать ее, но не тут-то было — гибкое послушное тело Авдотьи сделалось тяжелым, неувертливым, поползло вниз. Оно согнулась калачиком и ткнулось головой в кожух пулемета. Только тут Наталья увидела маленькую красноватую дырочку, из которой медленно вытекала блестящая сочная жидкость, похожая на деготь — пуля попала Авдотье в голову. Наталья закричала опять, небо, казалось, всколыхнулось над ней, задрожало, поползло в сторону. Авдотья была мертва.

К вечеру в Сырт прискакал Дутов, окруженный конвоем. Атаман объехал Сырт, придирчиво посчитал сани с винтовками и патронами, взятыми в коротком бою, добычей остался доволен. Одинокому старику Бородачеву, у которого снаряд случайно разбил дом, приказал выдать деньги на строительство нового. Потом поскакал к раненым — ему хотелось поддержать, подбодрить этих людей.

Узнав о гибели Авдотьи Богдановой, он помрачнел.

— Уж баб-то надо было поберечь, — проговорил с досадою. — До чего же мы дошли — под пули их подставляем. Пули — это дело мужское.

Он подошел к поленнице, около которой замерла, устав от плача, Наталья, приподнял полу дерюжки, прикрывавшей тело Авдотьи. Она лежала как живая — даже румянец на свежем лице сохранился. Дутов горестно покачал головой и аккуратно прикрыл дерюжкой лицо Авдотьи.

К атаману подступил адъютант — щеголеватый, с подчеркнуто строгой выправкой, с картинными темными усиками, делавшими его лицо надменным.

— Где прикажете похоронить убитую, Александр Ильич? Здесь или дома, в родной станице?

— Она же из Остроленской, да? — Дутов помнил очень многое, в том числе и такие детали, кто откуда пришел в его войско.

— Так точно, из Остроленской, — доложил адъютант.

— Вот и надо отвезти ее домой, к родным. Пусть похоронят отважную пулеметчицу в Остроленской.

Дутов вышел из сарая на улицу, невольно поежился, попав под охлест ветра. Распряженные лошади стояли около саней с пулеметами и лениво хрумкали сеном. Хозяйский кобель, ошалевший от грохота, стрельбы и обилия народа во дворе, так глубоко залез в будку, что даже цепи не стало видно.

В дверях дома показалась румянощекая черноглазая девушка, стрельнула колючим взором в атамана и неожиданно потупила глаза. Атаману захотелось с ней заговорить, но он ни с того, ни с сего почувствовал себя смущенным мальчишкой, в нем словно бы что-то закоротило. Слова пропали, он беспомощно глянул в одну сторону, потом в другую, ища поддержки, но поддержки не было и, втянув голову в плечи, Дутов также опустил взор.

Через мгновение рядом с ним оказалась Наталья Гурдусова, всхлипывая неровно отерла глаза. Атаман, который терялся при виде женских слез, коснулся рукою ее руки:

— Я вам сочувствую…

Наталья всхлипнула, дернула плечом, будто подсеченная дробовым зарядом птица:

— Зачем она поднялась в санях, глупая? Не поднималась бы — и была б жива, чай бы сейчас вместе пили… А, ваше высокоблагородие?

— Можно, без «высокоблагородий», — поморщившись, проговорил Дутов. — Мы же все свои, — добавил он, дотронулся до висков.

Голову пробила боль, затылок стремительно наполнился горячей тяжестью. Такие приступы после контузии на Пруте стали одолевать его в последнее время чаще обычного. Он перевел взгляд на черноглазую девушку и вновь ощутил робость.