Приеду к обеду. Мои истории с моей географией - Екатерина Рождественская Страница 52

Потом нас по большому адмиралтейскому блату запустили на маленькую озерную подводную лодку, вроде как на экскурсию. Может, она и не озерная была, а морская, но стояла-то тогда в озере. Мы, естественно, погрузились все, даже с бабушками, которые ни в какую не хотели прозябать на берегу, ожидая нас, а все норовили полезть во входной люк. Так обе и просочились в лодку, несмотря ни на что, хотя и сам входной люк, и люки между отсеками были по размеру очень уж скромными. Пару раз театрально и немного трагикомически бабушки застревали, «забыв» в заднем отсеке то ногу, то нижнюю часть спины, но смеху было по полной, воплей, всхлипов, думаю, тогда мы своим легкомысленным поведением ненадолго вывели из строя весь озерный подводный Северный флот!

Были на Киваче, заезжали на Марциальные воды в домик к Петру Первому, парились в баньке по-черному, чего только не было. А еще Маратик повез нас в лес показать, как растет настоящая карельская береза, кривенькая, корявенькая, кряжистая, дорогущая. Ездили, общались, смеялись, голосили какие-то дурацкие частушки. Часто вспоминаю ту Карелию. Одно из самых светлых жизненных впечатлений.

И теперь вот эта глыба в память об отце. Хотя он и сам был глыбой – большим, честным, добрым и очень талантливым. Очень похожая глыба стоит на его могиле на переделкинском кладбище над речкой, там, где он теперь с мамой.

Его здесь, в Карелии, помнят и любят. Стали подходить жители с улицы, гордимся, говорит, что живем на улице Роберта Рождественского! Зазвучали его стихи, запели песни. Приехал автобус с передвижной библиотекой, в которой его книги. Ездим, говорят, по деревням, даем людям читать. Почему, думаете, его книг сейчас у нас тут так мало? Потому что штук 20 на руках! Читают люди! Читают!

А что еще надо, чтоб поэт оставался живым? Чтобы его читали.

Так и приезжаю в Карелию чуть ли не каждый год. Недавно вот с детьми рванули на машине – сначала до Питера, потом выше. От Москвы до Питера промчались восхитительно, такая прекрасная дорога, просто восторг! А из Питера на севера, в Петрозаводск, дорожное дело обстоит ну очень скромно – большие чиновники сюда уже не ездят по земле, добираются только по воздуху, ну и дорога соответственная. Нет, там нет никаких колдобин, она вполне новая, но предательски однополосная. Поэтому весь путь до Петрозаводска состоит из неспешных километровых хвостов за еле ползущими фурами, стремительных обгонов и дерзких выездов на встречку. Поэтому 712 км из Москвы до Питера прошли за 6 часов 30 минут, а почти вдвое меньше из Питера до Петрозаводска – за 6 часов 20 минут. Ну как-то так.

Остановились на пути в лесочке размяться, и я сразу и наступила… в гриб. Обычно я наступаю в другое. А тут ладненький такой, подосиновый, жалобно хрумкнул и всё. Погиб. Рядом еще и еще красавцы с красавицами, большие, маленькие, взрослые и молодежь, но только подосиновики и мухоморы, такое вот место заколдованное выбрали. Брать не стала – куда, пусть стоят и веют свои споры. Черника во всей красе и силе ягоды подставляет, брусника стыдливо краснеет-наливается, вереск цветет и мухоморчики оранжевые то тут, то там раскиданы. И снова гордые длинноногие подосиновики. Картина. Не маслом. Живая.

Новые места в Карелии открываю, к старым возвращаюсь. Очень впечатлилась в прошлом году местом под названием Рускеала. Уехали мы за четыре часа от Петрозаводска, на самый север, к Сортавале, от Онеги к Ладоге. Отправились не лишь бы, а именно в этот горный парк, в Рускеалу, в бывшие мраморные штольни. Со времен Екатерины там шла разработка, мрамор в основном светло-серо-белый, в черную прожилку, но и есть мясистый, красный, есть черный бархатный, но такого меньше. Так вот, рубили его и на лошадях увозили в Питер. Глыбы, бывало, 120 лошадей тащили на деревянных розвальнях. Ну и натаскали на Исакий, Казанский собор, Михайловский замок, да на часть Петергофа. И хоть качеством мрамор был не очень, не чета итальянскому, но рускеальский резали изрядно, он и дешевле был и ближе.

А сейчас на месте штолен вода, все затоплено, может, это и добавляет волшебства в картину. Дерева на мраморных скалах стоят, уцепившись корнями за камни, вода прозрачности необыкновенной, глубины необычайной, мраморное крошево под ногами скрипит и трется, утки наглые орут, требуя подачки, а воздух как из детства дошедший, с привкусом тихого забытого счастья…

Свои там знаменитости есть. Кот, например, который несколько лет назад выпрыгнул из машины от своих хозяев и якобы потерялся. Три раза они за котом возвращались из Питера – кот прятался. Как только уезжали – тот выходил, шел осматривать и вынюхивать место, где они ходили и, успокоенный, что они уехали, ложился в сторожке на подоконник. Видела я его, важный.

Лиса приходит, рыжая, бесстыжая, но только к вечеру, к последним туристам, под раздачу. Сидит, позирует за еду, и, наевшись, растворяется в лесу. Ну и медведь большой недалеко живет. Лето было жаркое, грибов-ягод мало, все высохло, он полез в сады яблони обрывать. Объявление висит – соберите сами ваши яблоки-груши, а то вместе с ветками медведь обломает.

Идет жизнь, оно и хорошо.

Ну и в Кижи опять не могла не поехать, вот так взяла и снова съездила! Но не прямым путем, а зигзагом. Сначала уехали куда-то вверх по карте и забрались в самую карельскую глушь, где ни дорог, ни путей – одни направления да вечная размазня, даже в сушь. Медвежьи следы у дороги, мишек в этом году мноого, дерева, сваленные бобрами, грибы, снова как в кино, под каждым кустом, красота вокруг золотая, неописуемая. Сюда на машине без троса смысла соваться нет, так и завязнешь в холодной жиже по самые причиндалы. Прямо из машины стали ловить грибы: «Вот белый какой! Держи его!», – словно тот может убежать. А еще красноголовики (подосиновики по-нашему) на стройных белых ножках стоят, если перепрыгнуть с дороги через канаву, да крепкие чистые обабки, подберезовики, значит. Ну и лисят без числа. Потом приползли, наконец, к Онеге, в сруб, на постой к замечательному самородному простому мужику, Николаю Федоренко. Такие как раз жизнь собой украшают – говором, мыслями и, главное, делами, пусть и не всегда заметными. В конце 80-х уехал от пыхтящего радиацией Чернобыля, обосновался в Карелии, основал, после многолетних проб себя в разных отраслях, рыбное хозяйство с нуля. Всё сам – рос, развивался, отбивался от бандитов и охотников поживиться готовым бизнесом, всяко было… Сейчас ведущий в рыбной своей отрасли, по Онеге садки с мальками и промысловой рыбой, лучшая она у него в Карелии, жирная, масляная, почти дикая, кормит он ее не химией, а полезным, все о ней знает. Подходит на катере к садкам, бурчит ей что-то, нашептывает, общается. Странно, что у самого еще плавники не выросли. Интереснейший человек, до всего дошел сам, без образования, не ученый, но весь в орденах, медалях и наградах за рыбку свою золотую! Есть же люди! Есть, кем гордиться!

Позвал в свой дом на берегу Онеги, накормил рыбкой и калитками. Калитки – еда интересная, изначально довольно пресная, но очень сытная, национальная карельская. Эдакие открытые пирожки из ржаного теста с разной начинкой. Могу научить. Надо для начала обрезать черный хлеб от корок, порезать на кусочки и залить кефиром. Когда размокнет, замесить тесто с пшеничной мукой, пока не перестанет приставать к рукам. На 600 г хлеба с мукой 1 стакан кефира, можно добавить немного воды. И пусть хорошо постоит, чтобы внутри все связалось. Делаем из теста колбаску и отламываем кусочки на калитки – по 5–6 сантиметров достаточно. Потом тоненько раскатываем. Я поменьше люблю, кто-то побольше, решайте сами. Складываем раскатанные блинчики стопкой и припорашиваем мукой, чтоб не слипались. Для начинки берем готовое теплое картофельное пюре – с маслом, горячим молоком, солью, перцем и яйцом, всё как положено. И делаем открытые пирожки, не мне ж вас учить, как! Печем минут 15–20 при 200°. И сразу из печки густо намазать маслом, чтоб стекало.