Резня в ночь на святого Варфоломея - Филипп Эрланже Страница 51

24 августа Шарпантье, ставший капитаном городского ополчения, отряжает некоторое количество своих подчиненных на штурм горы Св. Женевьевы, дабы уничтожить своего соперника. Убийцы не застают на месте жертву: Рамю решил укрыться в погребе! Увы! В понедельник он возвращается в Коллеж де Прель, который во вторник заново подвергается штурму, как и дом адмирала. Тело философа пронзает шпага, еще живого его сбрасывают с пятого этажа, затем ему отсекают голову, а тело пускают в плаванье вместе с прочими. Торжествующий Шарпантье восхваляет «это блистательное, это ласковое солнце, которое озарило Францию в августе месяце».

Улица Пти-Шан: Ла Форс ждет прибытия выкупа и освобождения. Он принимает посетителя, одного из самых свирепых карателей, красавчика Аннибала де Коконнаса, фаворита герцога д'Алансона, большого друга Ларшана, капитана гвардейцев. А Ларшану нужна смерть молодых Ла Форсов, единоутробных братьев его жены, ¹⁰⁴ ибо ему тогда достанется наследство.

— Я пришел за Вами, — говорит Коконнас, — по приказу Месье, брата короля, который хочет с Вами поговорить.

Как только они выходят на улицу, сопровождающие их солдаты обнажают оружие. Ла Форс и его старший сын падают, пронзенные. Младший, Жак Номпар, достигший двенадцати лет, прикидывается, будто получил смертельный удар, и катится по земле. Паж Ла Вижери ускользает, ему удается добраться до Арсенала. В течение целого дня Жак Номпар обманывает убийц и воров, оставаясь неподвижным в крови среди трупов близких. К вечеру он слышит, как некий прохожий вздыхает:

— О, Боже, покарай их за это!

Это счетчик игры в мяч. И тогда мальчик выпрямляется:

— Я не мертв…

Он просит проводить его к Ларшану в Лувр. К счастью, его спаситель отказывается выполнять эту просьбу. И ведет к себе. Там он прячет мальчика в соломе своей постели, не забыв его перевязать.

Между тем, как всегда, когда это происходило и будет происходить в подобных обстоятельствах, на поверхность выплескивается вся муть городской жизни. Речь ныне идет куда меньше о том, чтобы служить Богу, чем о сведении личных счетов и обделывании дел. Осведомленные умельцы в спешке чеканят медали с надписью «Иисус-Мария». И продают их за изрядную цену у церковных папертей, ибо этот талисман способен отводить удары.

Относительно невинное предпринимательство. Микиели оценит в два миллиона золотом ¹⁰⁵ добычу, взятую при грабежах. В Лувре обращают в звонкую монету достояние мертвых. По рассказам протестантов, королевская казна получает около трех миллионов.

Когда до этого доходит, первоначальный мотив беспорядков забывается, и религия любого, кто мешает другим, становится слабой броней. Микиели удивит, что среди жертв католиков не оказалось больше. Некоторые из них тем не менее гибнут: личные враги Гизов, вроде Сальседа, — или недруги муниципалитета, вроде Руйара, каноника собора Богоматери ¹⁰⁶; крупные купцы, которым завидуют соседи. Имена последних добавляют к именам их многочисленных конкурентов-гугенотов, смерть которых послужит на пользу торговле благонамеренных.

* * *

Вот и утро 27 августа.

Юный Ла Форс, переодетый нищим, и счетчик игры в мяч шагают вдоль укреплений до Арсенала, где паж Ла Вижери не сразу узнает своего молодого хозяина. Бирон велит тайно впустить обоих и дает счетчику 30 экю. Но расходятся толки. Прибегает безжалостный Ларшан. От имени королевы-матери он требует, чтобы ему передали его родственника, как он утверждает, для защиты. Он ничего не получает и вынужден отказаться от добычи, которую уже считал схваченной. Мальчик сбежит завтра, с паспортом, которым снабдит его Бирон, совершит нелегкое путешествие и доберется наконец до своего дяди Комона. Он станет маршалом де Ла Форсом и проживет почти столетие.

Прошло пять дней с тех пор, как Екатерина вообразила, будто выстрел из аркебузы избавит ее и от Колиньи и от Гизов, спасет династию, воспрепятствует заранее проигранной войне. Всего пять дней. Но непредвиденные события следуют одно за другим в таком темпе, что обстановка 22 августа кажется далеким прошлым. Шахматная доска опрокинута, королева-мать оказывается перед полем, усеянным трупами, и спрашивает себя, какой урожай принесет это разорение. Она вновь обрела власть над собой, ясность ума, неисчерпаемые ресурсы разума, которые отказали ей в роковой час. Она больше не страшится ни войны, ни адмирала, ни реформистской партии, ни потери власти, ни, в первую очередь, угрозы, которая еще недавно висела над головой ее любимого сына. Она утешилась, и это чувство доминирует над прочими, она оживляется до веселости.

— То, что сделано, более чем необходимо, — провозглашает она, обращаясь к представителю герцога Савойского д'Эльбену, который заметит: «Она помолодела на десять лет и произвела на меня впечатление человека, оправившегося от серьезной болезни или избавившегося чудом от великой опасности».

Она простодушно признается Кавриана:

— Лучше бы это пало на них, а не на нас! Перед посланцем герцога Альбы, Гомикуром, она менее откровенна, но не перестает прикидываться.

— Итак, — спрашивает она, — я все такая же плохая христианка, какой представлял меня дон Франсес де Алава? Возвратитесь к Вашему повелителю, расскажите ему, что видели… Слепые видят, хромые ходят. Beatus gui поп fuerit in me scandalisatus. ¹⁰⁷

Эта популярность, которую она снискала себе, перечеркнув все колоссальные усилия во имя единства Франции, становится ее преступленим. Парижане с энтузиазмом провозглашают королеву-мать матерью королевства и хранительницей чести христианства.

Екатерина ликует не только в силу мелкого тщеславия. Она знает, что нужно отвратить огромную опасность победы фанатиков и, стало быть, следует присвоить себе все их заслуги. Нужно также восстановить кажущееся равновесие, вернуться к внутреннему миру. Эти заботы, которые еще породят немало противоречий, отражены в курьезной «Декларации и ордонансе», которым пытаются обозначить конец Варфоломеевских событий.

Король желает прежде всего разъяснить своим подданным «причину и обстоятельства смерти адмирала и других, его приверженцев и сообщников… настолько, насколько означенные причины могли быть от них скрыты и представлены по-иному, нежели было». Расправа имела место по его приказу, «не по причине веры наказуемых и не по причине противодействия королевским Эдиктам об Умиротворении, каковые он всегда отстаивал, как все еще желает и намеревается соблюдать, оберегать и поддерживать». Речь шла о том, чтобы воспрепятствовать отвратительному замыслу адмирала, направленному против короля и его близких. Ныне Его Величество сообщает «всем дворянам и другим, кто исповедует реформатскую веру, что Он желает и намеревается, чтобы они со всем спокойствием и свободой могли жить, ничего не опасаясь, со своими женами, детьми и семьями в своих домах под покровительством вышеупомянутого своего сеньора короля». Губернаторам провинций приказано «не учинять никакого преследования протестантов под страхом смерти тем, кто ослушается и не повинуется». С тем чтобы избежать волнений, король запрещает реформатам проводить собрания или проповедовать, пока Его Величество не «убедится в спокойствии в своем королевстве».