Политическая полиция Российской империи между реформами - Екатерина Щербакова Страница 51

Поездка из Петербурга в Севастополь полна душевных мучений для Петрова. План разбит — ему не верят и всякие перспективы «взять палку» утеряны. Но и возвращение назад тоже невозможно, ибо он замаран, и прекрасно сознаёт, что возврата к работе в рядах партии для него нет. Им овладевает отчаяние. Это отчаяние ещё усугубляется одним — самым ужасным чувством, которое всё властнее начинает пробиваться в нём. И это — чувство неправильности, непозволительности самого пути, который он избрал. Он начинает чувствовать, что не выдержит страданий, что остаётся одно — покончить с собой. Но разве самоубийство — выход? Разве самоубийством реабилитируешься в глазах товарищей? А месть им, — тем, торжествующим, а исправление своей ошибки? Выхода как будто нет. И приливы душевного отчаяния сменяются часами апатии, безразличного отношения к жизни, к тому, что будет, как повернутся события. Но это продолжается недолго: мысль лихорадочно работает, ищет выхода, чувство виновности, необходимости искупить ошибку, растет. С ними вместе растет жажда выйти из положения.

Наконец, выход найден — и найден благодаря жандармам, сопровождавшим его. Они заметили то нервность, то апатию Петрова, часто даже истерические выходки, и заподозрили, что он ненормален. Это натолкнуло его на мысль, что спасение из положения именно здесь. Надо симулировать сумасшествие, добиться перевода в лечебницу и бежать оттуда. Но, дальше? Работать в организации после всего, что было, — невозможно. Покаяться товарищам и только — но это значит не реабилитировать себя, не искупить своего греха. Нет, после побега надо снова предложить свои услуги полиции. Если они не поверили заключённому, так поверят, когда человек сам после побега явится к ним с предложением услуг. Вступить провокатором-революционером на службу к ним, а потом, открыв всё партии, пойти и искупить вину, отомстить Герасимову с братией — таков план.

И в Севастополь жандармы привезли уже «сумасшедшего».

В Севастополе Петрова держали недолго: почти тотчас было установлено, что между ним и Ясненко нет ничего общего, и его отправляют по месту его ареста снова в Саратов.

Встреча мало походила на прощание. Тогда было торжественное отправление открытого стараниями «деятельных» сотрудников г-на Герасимова офицера Ясненко, согласившегося быть провокатором. Тогда в Петербург отправляли дорогой подарок, козырь — доказательство расторопности, деловитости и преданности. Тогда вместе с ним в Петербург ехали чаяния наград, повышений, «высочайших» благодарностей Герасимова. Теперь возвращался человек, надувший их (за это время была открыта настоящая фамилия Петрова), человек, разочаровавший начальство, непонравившийся ему, забракованный им. Теперь он воплощал собою хороший нагоняй. И перемену отношений «дали почувствовать». Начинается ряд издевательств. Его сумасшествию, конечно, не верят. Его морят голодом, бросают в карцер, насмехаются, подглядывают, бьют, когда и чем ни попало (у Петрова на одной стороне верхней челюсти выбито несколько зубов). Но он настойчиво продолжает симулировать. Наконец, дело начинает казаться серьёзным даже его мучителям. Решают назначить комиссию для освидетельствования. Комиссия признает необходимым поместить его на испытание в психиатрическую лечебницу на 20 дней. Через несколько дней, в ночь на 18-е мая 1909 года Петров, взломав окно, бежит оттуда.

Итак, первая часть плана выполнена. Остаётся выполнить вторую. Из Хвалынска Петров посылает письмо Мартынову с предложением вступить с ним в переговоры о его службе. Происходит встреча в Саратове. Условием поступления на службу Петров снова ставит освобождение арестованных с ним товарищей. Мартынов отвечает, что это выходит из его компетенции, и он должен съездить переговорить обо всем снова в Петербург к Герасимову. Через несколько дней Мартынов привозит Петрову из Петербурга приглашение снова явиться к «шефу». Лед был, очевидно, сломлен окончательно. Человек, после всего перенесённого, только что улизнув из цепких рук охраны, являющийся снова с предложением своих услуг, стоит, конечно, вне подозрений: он, несомненно, свой. И примирившиеся с ним, снова чающие наград и повышений саратовские полковник и ротмистр отправляют его, как своего, после «кутежа», в Петербург.

В Петербурге отношение тоже совершенно изменилось. О «лгущих глазах» нет больше речи. Вопрос лишь об условиях да плане деятельности. Петров повторяет свои прежние требования. Герасимов согласен на них: он даже сам поедет в Саратов, чтобы распорядиться, какие документы в деле нужно уничтожить, которые могли бы затруднить освобождение заключённых. Он даже готов освободить Минора. Но только… под одним условием: его освобождение должно быть обставлено некоторыми подозрительными странностями, и одновременно должен быть пущен соответственный «слушок». Герасимов откровенно признаётся, что они делают это иногда, когда им представляется это выгодным. Петров отклоняет такое освобождение, и договор формулируется окончательно по старому: освобождаются все, кроме Минора. Остаётся деловая сторона. «Учителю» надо наставить «ученика». Задачей Петрова должна быть — «боевая провокация» и только она. Он не должен никоим образом ни узнавать, ни сообщать никаких сведений из других областей партийной работы. Это может только «провалить» его. Помимо Герасимова или того лица, какое он сам укажет, Петров, не должен никому давать никаких сведений. Пусть бережёт себя. Пусть не горячится, стремясь доставать сведений, как можно больше и как можно скорее. От него не требуется услуг в ближайшем времени. Главное — систематичность. Пусть медленно, но верно пролезает к боевому центру. Пусть не смущается, если первоначально будет не у дел, и ему придется просто-напросто отдыхать. Да если и по собственному желанию захочет «отдохнуть», пусть отдохнет — стесняться нечего. Его задача широкая и сложная — медленными, но верными шагами должен идти он к ней. В конце концов он должен занять место Азефа, должен встать во главе боевой организации. «Вам принадлежит будущее, — восторженно говорит «наставник»: — Вы должны себя беречь и готовить для будущего!».

Человеку с «будущим», конечно, не пристало нуждаться в деньгах и ему назначают 1000 р. в месяц. Герасимов и здесь сама заботливость, и здесь великий образ «будущего Азефа» должен служить путеводной нитью вновь обращенному: ему советуют взять на своё имя ящик и откладывать туда свои «сбережения».

Но «наставления» не занимали всего времени. Иногда, для большого, очевидно, укрепления связи, для того, чтобы показать все утехи новой жизни, в которую вступает «сотрудник», Петрова «освежали» поездками в отдельные кабинеты модных ресторанов. В них, кроме Герасимова, принимали участие Доброскоков, «Еременко» (он же убитый Карпов). Освежения эти кончались под утро безобразнейшей оргией, в которой с восторгом принимали участие «наставники», забывая даже обращать внимание на самочувствие ученика.

Герасимов предвидел всё: хотя и свой уже, хотя и закуплен, а всё же может проснуться совесть-злодейка и поколебать благие решения. И Петрову даётся «гарантия»: выданных им боевиков вешать, конечно, не будут. Он будет выдавать их до совершения акта. Их будут арестовывать, но они будут отделываться лёгкими наказаниями, даже вероятно, простой административной высылкой, «если только они будут держать себя конспиративно, выдержанно, т. е. не будут открывать в тюрьме товарищам своей личности и занятий». Генерал Герасимов ничего против этого не имеет, ему важно лишь расстроить предполагавшийся акт, а они пусть живут — Бог с ними.