Вся моя жизнь - Джейн Фонда Страница 51

Она отставила бокал и подождала, чтобы до меня дошел смысл этих слов. Я запомнила их.

– Какой же он дурак, ваш президент! Он вовсе не хотел стать первым американским президентом, проигравшим войну, – сказала она с жесткой насмешкой. – Но у вас не больше шансов на победу, чем было у нас! Как можно этого не понимать?

Я рассказала ей о том, как Вадим в 1964 году отреагировал на Тонкинскую резолюцию.

– Ну что ж, он прав. Это не выход. Все ваши президенты думали, что пытаются остановить Советы и Китай, а на самом деле они воевали с революционерами, которые выросли в своей стране и готовы были умереть за свою идею. Революционеры боролись с чужаками, которые веками их притесняли, а в таких случаях всегда рано или поздно побеждают. А ваши солдаты, как и армия Тхьеу, не хотят воевать, потому что у них нет идеи.

Симона наклонилась вперед и пристально посмотрела на меня.

– Папа голосовал за Джонсона. Он был уверен, что Джонсон прекратит войну.

– Мы с твоим папой много спорили на эту тему. Я горячо люблю его, но он тоже чересчур доверяет вашему либеральному истеблишменту.

– Я понятия не имела, сколько тут лжи. Зло берет, меня словно предали.

– Так и должно быть, милая моя девочка. Ваши лидеры предали свою страну. Что ты намерена теперь делать?

– Не знаю, Симона. Я хочу вернуться в Америку, но…

Я замолчала – боялась расплакаться. Она немного помолчала, выжидая, продолжу я или нет. Потом сказала:

– Я понимаю, Джейн, трудно что-то сделать, пока ты во Франции.

– Но я не могу предложить Вадиму уехать в Штаты. Мы только что угрохали все деньги на ферму, и ребенок…

– Нелегко тебе. – Она помолчала. – Ты любишь его?

– Да, – ответила я с излишней убежденностью, как говорят женщины, когда не вполне уверены в своих чувствах, хотя не понимают этого.

Солнце село, похолодало, и мы унесли вино с остатками сыра в кухню.

– Не хочешь остаться поужинать? Я сегодня вечером одна.

– Вадим ждет меня в Париже, извини. Ты уже и так потратила на меня много времени.

Она обняла меня.

– Я очень рада, что мы поговорили.

Всё еще обнимая меня и провожая до двери, она заглянула мне в глаза.

– Джейн, в свое время ты поймешь, как поступить. А пока готовься к тому, что у тебя будет ребенок.

Уезжая, я видела, как она стояла в дверях и махала мне. Я не сказала Вадиму за ужином, зачем я ездила к Симоне, а он так и не спросил.

В апреле в Мемфисе был убит Мартин Лютер Кинг, и всякие надежды на мирное решение проблемы сегрегации и городской бедноты рухнули. По всему миру, от Нью-Йорка и Мехико до Праги и Германии, прокатилась серия беспорядков и бунтов. В мае, традиционном для Франции месяце демонстраций, в парижском Латинском квартале студенты начали акцию против непопулярных реформ в образовании. Полиция приняла крайне суровые меры против бунтовщиков, и, словно фитиль от зажженной спички, во всём Париже и далее в провинциях вспыхнули волнения, которые вошли в историю как Les Événements de Mai, майские события 1968 года, “красный май”. Стычка десяти тысяч студентов с полицией продолжалась 6 мая четырнадцать часов, Париж превратился в осажденный город. Толпы людей вывалили на улицы и возвели баррикады, на что силы особого назначения ответили с безжалостной жесткостью.

Незадолго до начала восстания Вадима избрали президентом Союза технических специалистов кино, и он должен был поехать в Париж на собрание. Я не желала сидеть на ферме и нянчить свою беременность, когда рядом творилась история. Увиденное поразило меня до глубины души. Разгромленные улицы, опрокинутые, горящие машины, спиленные деревья на баррикадах. Множество раненных из-за полицейских атак и пострадавших от слезоточивого газа и ожогов. Наших друзей арестовали и посадили в тюрьму, газеты ежедневно публиковали материалы о жестокости спецназа. У Вадима на собраниях кипели страсти и не утихали споры.

Затем началась всеобщая забастовка, и всякая экономическая деятельность во Франции прекратилась. В ожидании длительных забастовок народ – и я вместе с ним – начал запасаться консервами. Мятежники подожгли французскую фондовую биржу. Дабы успокоить бастующих и предотвратить гражданскую войну, де Голль объявил всеобщие выборы и на 33,3 % поднял минимальную заработную плату. Но помимо страха погибнуть или получить ранение, в воздухе витали возбуждение и надежда: может, этот странный союз студентов и рабочих сумеет сместить голлистское правительство и добиться долгожданных реформ; может, что-то переменится; может, народ не должен вести себя пассивно. Волнения быстро распространялись. Это явление стало глобальным.

К этому времени даже американские бизнесмены-лоялисты выражали обеспокоенность дефицитным военным бюджетом и тем, что происходило с концепцией по борьбе с бедностью, предложенной президентом Джонсоном. Роберт Кеннеди уже делал публичные заявления о необходимости сесть за стол переговоров с Вьетконгом. Теперь в своей предвыборной кампании он обещал открыть новые широкие перспективы перед чернокожими, производственными рабочими и молодежью, а также прислушаться к тем, кто выступает против войны. Всё должно было решиться на предварительных выборах в Калифорнии. Мы с Вадимом внимательно слушали новости по радио, и, судя по медленно поступающим результатам, Кеннеди побеждал. Но утром пришло ужасное известие о том, что и его убили. Казалось, наступил конец света.

Я была на шестом месяце беременности, и Вадим решил вывезти меня из города, поэтому мы сняли дом на море, в Сен-Тропе, на паях еще с одной супружеской парой. Тот факт, что муж был наркоманом и вместе с женой прихватил молодую подружку, усугубил мое чувство одиночества. Наверное, год или два назад это не оказало бы на меня такого воздействия. Я сочла бы это одним из негативных моментов нашей с Вадимом жизни и постаралась бы отвлечься. Но теперь я нашла убежище в собственном мире, укрылась в коконе беременности. Бо́льшую часть времени я покачивалась на ласковых волнах Средиземного моря, лежа на надувном плоту с “Автобиографией Малкольма Икса” (не самое подходящее для меня чтение в те дни) и подставив солнцу живот. Книга сильно взбудоражила меня. История Малкольма открыла мне окно в реальность, которой я не замечала. Но самым большим откровением стало то, как резко может измениться человек. Я завороженно следила за превращением Малкольма Литтла – наркомана, главаря криминальной группировки, способного бить женщину, уличного хулигана и сутенера – в гордого, честного и образованного Малкольма Икса, который утверждал, что белый человек – это дьявол во плоти, и в конце концов завершил свое духовное становление в Мекке. Там белые из разных стран приняли его по-братски, и он понял, что слово “белый” – как он его понимал – подразумевает не столько цвет кожи, сколько поведение некоторых белых и их отношение к людям с кожей другого цвета и что не все белые – расисты. Когда его убили, американская пресса изображала его разжигателем национальной розни. Так или иначе, пережив всё самое страшное, он стал духовным лидером. Как такое могло случиться?