Атаман - Валерий Поволяев Страница 51

— Про вас.

Есаул вгляделся в текст, натянуто усмехнулся:

— Ну что ж, выходит, большевики начали меня ценить. Скоро, глядишь, и крупную сумму за мою голову назначат.

— Нет худа без добра, — резонно произнес Белов, — если бы не эта газета, я бы вас не нашел.

Но вернемся к Семенову, который, демонстративно пошатываясь и держа под руку китайского полковника, шел по морозной Маньчжурии.

Спекшийся крупитчатый снег так громко скрипел под подошвами, что хотелось заткнуть уши.

Полковник, едва шевеля ногами, пару раз умудрился завалиться в сугроб, но Семенов его оттуда выдернул.

— К-куда мы идем? — заплетающимся языком поинтересовался полковник.

— На площадь.

— Разве русские казармы находятся там?

— Нет, там находятся китайские казармы.

Полковник, остановившись, долго соображал, при чем тут китайские казармы, и, так ничего не сообразив, махнул рукой;

— Все равно. Пусть будут китайские казармы.

— Это надо же так нализаться, — укоризненно сжал глаза в щелочки Семенов, словно не был причастен к тому, что китаец так здорово захмелел. — Ай-ай-ай! — Сам есаул был трезв как стеклышко — ни в одном глазу.

— А когда будет разоружение? — икнув, спросил полковник.

Семенов посмотрел на часы:

— Минут через десять.

— Хорошо, — удовлетворенно произнес китаец.

— Или через пятнадцать...

— Можно и через пятнадцать, это тоже хорошо. — Полковник остановился, втянул сквозь зубы воздух, помотал головой; хотел отрезветь, но это у него не получалось. — Во всем виноват русский чай» — сказал он.

— Так точно — русский чай, — подтвердил есаул.

— Очень он крепкий.

— Ну-у, смотря на какую голову...

Миновав два узких, кривых, забитых поленницами проулка, они вышли на площадь, где располагались китайские казармы.

— О, Знакомые места, — обрадовался полковник. Он уже забыл, о чем шла у него речь с русским есаулом по дороге.

В следующую секунду полковник увидел два орудия, снятые с передков и развернутые стволами к казармам.

— Как вам это нравится? — спросил у полковника Семенов.

Хмель слетел с китайского начальника штаба в несколько мгновений; от такого быстрого преображения полковник, будто от холода, застучал зубами.

— Что это такое? — спросил он дрожащим голосом.

Есаул, не глядя на полковника, скомандовал артиллеристам:

— Заряжай!

Те послушно лязгнули замками орудий и вогнали в стволы по одному снаряду.

— Молодцы! — похвалил артиллеристов Семенов и повернулся к полковнику: — Значит, так... Передайте вашему командующему мой ультиматум: в течение четверти часа он должен быть здесь, около орудий, с ручкой и чернилами — мы подпишем договор о дружбе и союзе со мною. Если это требование не будет выполнено, я разгромлю ваши казармы и все, что в них находится,

— Хоросо, хоросо, все путет хоросо, — скороговоркой пробормотал начальник штаба и бегом припустил в казармы. Переводчик споро потрусил за ним.

Китайский генерал вместе со свитой прибыл к орудиям через десять минут — это Семенов засек по часам. Адъютант нес следом за генералом чернильницу, укутанную в дамскую меховую муфту, чтобы чернила не замерзли, ручку и несколько листов бумаги. Подойдя к есаулу, генерал козырнул ему, словно старшему по званию. Семенов небрежно козырнул в ответ.

— Я же сказал — принести ручку и чернила, бумага не нужна... Бумага у нас есть своя, — Есаул щелкнул пальцами, и бравый дежурный ординарец протянул ему изъятую где-то у чиновников — только у них на столах можно найти такое — кожаную папку.

Семенов открыл папку. Там лежали два листа бумаги, на которые был нанесен — от руки — текст на русском и китайском языках. Это был «заранее заготовленный, немногословный, но сильный по духу и определенный по содержанию приказ», в котором говорилось, что «китайский генерал приказывает всем подведомственным ему чинам относиться к есаулу Семенову и его частям как к союзным войскам и строго запрещает всякие выступления против них».

Китайский генерал, не произнеся ни слова, подписал приказ. Один экземпляр Семенов отдал ему, другой оставил себе.

На этом всякие попытки разоружить зарождающиеся семеновские части закончились. Собственно, и разоружать-то некого было, некого и нечего — вряд ли бы китайцы смогли поживиться чем-нибудь в семеновских казармах — оружия у есаула было мало.

Разоруженный гарнизон Маньчжурии довольствовался в основном берданками — убойными однозарядными винтовками системы Бердана, старыми и очень неудобными в бою, современных мосинских трехлинеек не было почти совсем — единицы, поэтому спешно надо было доставать винтовки, снабженные магазинами.

За оружием Семенов поехал в Харбин — сербы обещали поделиться и винтовками и пулеметами, — с собой взял баргутский взвод, поэтому первое, что он увидел в Харбине, — кислые лица китайцев, которым баргуты были поперек горла.

Пришлось нанести визит заместителю коменданта Харбинского гарнизона — сухощавому полковнику с замедленной реакцией: прежде чем что-то сказать, он сосредоточенно и долго жевал губами.

— Баргуты не уедут, пока я не получу оружие, — сказал Семенов полковнику, голос у него был твердым.

На том разговор и закончился, у Семенова были свои интересы, у полковника — свои.

За первым посещением Харбина последовало второе, потом третье. Китайцы хоть и морщились, но присутствие баргутского взвода в Харбине терпели.

Харбин был совсем не похож на китайские города, он был русским, совершенно русским городом с милыми сердцу домами, украшенными голубыми ставенками и белыми наличниками, с затейливыми резными нахлобучками на дымовых трубах, похожими на царские короны, с рублеными баньками и купальнями, вынесенными на реку, — чтобы купальни не мешали движению лодок и пароходов, китайские власти велели их укоротить. В ресторанах гремела русская музыка.

Весна в 1918 году в Харбине намечалась ранняя, уже в конце января воздух был насыщен теплой розовиной, на деревьях набухали почки...

Поезд пришел в Харбин утром. Дышалось легко. Семенов приехал в сопровождении трех офицеров — полковника Нацвалова, подъесаула Тирбаха и сотника Савельева. Еще на вокзале есаул заметил, что к ним пристроился хвост — два бедненько одетых господина в шапках с беличьими хвостами, оба — русские. О своем открытии Семенов ничего не сказал своим спутникам, только похмыкал в кулак.

На площади подозвали извозчика, поехали устраиваться в гостиницу. Извозчик оказался старым, опытным, он мигом выделил Семенова из остальных — понял, что тот старший, и проговорил густым, чистым, будто у певца Шаляпина, басом: