Последняя реликвия - Эдуард Борнхеэ Страница 51

— Какие-то сказки ты мне рассказываешь, — недоверчиво улыбнулась Агнес.

— Нет, совсем не сказки, барышня. Сейчас он тяжело болен и уверяет, что не сможет выздороветь, если только какая-то невеста не скажет «нет», — ох, я глупая, что я говорю! — если милостивая барышня не даст ему поцеловать свою благородную руку.

— Что за глупости ты действительно болтаешь! — сердито оборвала ее Агнес, втайне радуясь тому, что внезапный румянец, заливший ее лицо, можно объяснить вспышкой гнева. — Оставь меня в покое и поступай со своим нищим, как хочешь!

— Милая барышня!.. — все не теряла надежды служанка; так уж, видно, не хотелось ей расставаться с кольцом.

— Иди, иди! — Агнес показала на дверь.

Девушка, всхлипывая, вышла из комнаты.

Но Агнес тотчас же ее догнала:

— Почему ты плачешь?

— Ох, дорогая барышня, мне так жалко этого бедного человека. Ему, должно быть, немало тягот пришлось снести.

— Неужели ты плачешь только от жалости к нему? — недоверчиво спросила барышня; Агнес хорошо понимала, что служанка лукавила чуть-чуть.

— Да, мне его жалко. У него такие выразительные — большие, глубокие, черные, как уголь, глаза, что… что…

— Ах вот оно что!.. — засмеялась Агнес. — Ну, если у него такие красивые глаза, тогда мы пойдем и посмотрим. Вели ему подождать минуту…

Агнес взяла со стола листок бумаги, завернула в него золотую монету и вслед за служанкой спустилась вниз.

Нищий до земли поклонился барышне и начал взволнованным голосом излагать свою просьбу.

— Я все знаю уже про тебя, нищий, — перебила Агнес и сунула завернутую в бумагу золотую монету в руку Гавриила. — Моя служанка очень просила за тебя. И я не могу ей отказать.

Без дальнейших просьб нищий схватил ласковую, щедрую руку и прижался губами к ее шелковистой, мягкой коже. Это был горячий, долгий, жадный поцелуй и… гордая барышня, к великому изумлению служанки, ему не противилась. Но барышне все же пришлось силой отнять свою руку, так как нищий, казалось, совсем забыл, что ее надо выпустить.

— Ты теперь выздоровел, я надеюсь? — спросила Агнес взволнованно задрожавшим голосом.

Нищий выпрямил свой могучий стан, расправил широкие плечи; на его исхудалом лице и в самом деле как будто заиграл здоровый румянец.

— У меня такое чувство, добрая госпожа, словно я испил из самого источника здоровья, — признался он с воодушевлением. — Знахарка мне правду сказала: чудодейственной силой обладает рука милостивой барышни.

— Я очень сомневаюсь в этой чудодейственной силе, — сказала Агнес с улыбкой. — Думаю, что в этой бумажке скрыта гораздо более могучая волшебная сила.

— Я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность милостивой барышне, — склонился в низком поклоне Гавриил. — Да благословит барышню Мённикхузен Бог и да пошлет ей поскорее такого жениха, которому она перед алтарем с радостью скажет «да»!..

— Не благодари меня так горячо и не благословляй, — сказала Агнес с суровой серьезностью, оглядываясь при этом на служанку. — Свою благодарность ты лучше всего выразишь тем, что впредь не будешь лениться и нищенствовать, а постараешься жить честным трудом. Иди с миром!

Нищий еще раз низко поклонился и вышел из дома. За углом он быстро развернул бумажку и прочел: «Садовая калитка с улицы, налево от ворот, в полночь будет открыта. Ночного сторожа угостят свадебным пивом».

Гавриил, обронив счастливую слезу, поцеловал бумажку и золотую монету и, окрыленный, стал поспешно спускаться с Тоомпеа…

Агнес весь вечер не выходила из комнаты. Около девяти часов барон Мённикхузен сам навестил дочь и нашел ее спокойно спящей в постели.

Свет его свечи разбудил Агнес, она открыла глаза и спросила:

— Это ты, отец?

— Да, я, — ответил Мённикхузен. — Как твое здоровье, моя дорогая?

— Я здорова как будто, но все еще чувствую усталость и слабость…

— Завтра встанешь?

— Надеюсь на это.

— И отпразднуем свадьбу?

Агнес печально покачала головой:

— Прости меня, дорогой отец! Я знаю, что тяжко виновата перед тобой. Видит Бог, я не питаю никакого зла к юнкеру Рисбитеру, но стать его женой не могу.

— Подумай о том, что я дал ему слово! Еще не было такого, дочка, чтобы Мённикхузен слова своего не сдержал.

— Я думаю об этом и всем сердцем скорблю, что ты должен из-за меня нарушить свое слово, но… я не могу иначе.

Когда Агнес произносила эти слова, на лице ее отражалась подлинная душевная боль. Но, быть может, вызывалась она тем, что Агнес, всю свою жизнь до глубины души презиравшая уловки и обман, сейчас была принуждена притворяться перед любимым отцом и прибегать к этим самым уловкам и обману.

— Твоя болезнь серьезнее, чем тебе кажется, — пробормотал Мённикхузен полусердито, полусочувственно. — Если бы ты была здорова, то говорила бы разумнее. Ты проявила бы больше заботы о чести рода, Агнес, и не позорила бы мои седины… — тут он тяжело вздохнул. — Я не могу оставить тебя на ночь одну, я пришлю к тебе женщин.

— Не присылай никого!.. — взмолилась Агнес в испуге. — Зачем обрекать теток на бессонную ночь? Мне достаточно служанки. Мне ничего не нужно, кроме полного покоя и отдыха. Если мне дадут спокойно отдохнуть, я завтра наверняка встану здоровой.

Мённикхузен пожал плечами:

— Пусть будет по-твоему. Спокойной ночи, милая!

— Спокойной ночи, отец.

Мённикхузен вышел, взяв с собой свечу.

Агнес же встала в постели на колени, сложила руки и принялась горячо молиться о прощении только что содеянного греха…

Стояла непроглядно-темная осенняя ночь. Небо было затянуто тучами, сильный ветер раскачивал верхушки деревьев и гудел в вышине, осыпая землю увядшими листьями. Под деревьями было тише — густой кустарник и высокая каменная стена, окружавшая маленький сад, служили защитой от ветра.

На башенных часах Тоомпеа как раз пробило полночь, когда Агнес открыла садовую калитку. В нее проскользнула высокая темная фигура. Уже через минуту Агнес была в горячих объятиях Гавриила.

Они пошли, держась за руки, мимо кустов крыжовника и смородины в конец сада, где под большой липой стояла каменная скамья. Агнес без сопротивления позволила Гавриилу взять ее к себе на руки. Она чувствовала, что тут — на руках у любимого, на коленях у него — ее настоящее место, ее подлинный храм, ее венчальный алтарь; здесь она не говорила «нет», не оставалась холодной и равнодушной, а, напротив, была полна трепета жизни; здесь она снова обрела свой искренний смех и искренние слезы и давала им волю. Когда на самые важные вопросы были даны ответы, когда улегся первый порыв чувств, Гавриил начал рассказывать о своем удивительном спасении. Он говорил тихо, шепотом, но ведь они были так близко друг от друга! Им большего было не надо.