Всемирная история в сплетнях - Мария Баганова Страница 51

Далее следует еще более откровенное признание: «…под предлогом учения мы всецело предавались любви, и усердие в занятиях доставляло нам тайное уединение. И над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об учении; больше было поцелуев, чем мудрых изречений; руки чаще тянулись к груди, чем к книгам, а глаза чаще отражали любовь, чем следили за написанным. Чтобы возбуждать меньше подозрений, я наносил Элоизе удары, но не в гневе, а с любовью, не в раздражении, а с нежностью, и эти удары были приятнее любого бальзама. Что дальше? Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк с добавлением и всего того необычного, что могла придумать любовь. И чем меньше этих наслаждений мы испытали в прошлом, тем пламеннее предавались им и тем менее пресыщения они у нас вызывали. Но чем больше овладевало мною это сладострастие, тем меньше я был в состоянии заниматься философией и уделять внимание школе».

Вскоре Элоиза поняла, что ждет ребенка. Она «с великой радостью» написала об этом Абеляру, спрашивая, что ей дальше делать. Абеляр похитил девицу из дома Фульбера и перевез к себе на родину, где она проживала у его сестры «до тех пор, пока не родила сына, которого она назвала Астролябием».

Горе и отчаяние каноника невозможно описать. Он чуть не сошел с ума после бегства племянницы, «…никто, кроме испытавших то же горе, не мог бы понять силу его отчаяния и стыда».

Беспокоясь за свою судьбу, Абеляр дать понять Фульберу, что Элоиза находится на положении заложницы, и если Фульбер наймет людей, чтобы убить или как-то изувечить богослова, то его племянница, которую Фульбер продолжал горячо любить, поплатится за это.

Далее Абеляр уверяет, что он сам пришел к Фульберу с повинной, прося прощение и обвиняя себя самого в коварстве, он обещал дать канонику какое угодно удовлетворение:

«Я убеждал его, что мое поведение не покажется удивительным никому, кто хоть когда-нибудь испытал власть любви и помнит, какие глубокие падения претерпевали из-за женщин даже величайшие люди с самого начала существования человеческого рода. А чтобы еще больше его успокоить, я сам предложил ему удовлетворение сверх всяких его ожиданий: а именно сказал, что я готов жениться на соблазненной, лишь бы это совершилось втайне и я не потерпел бы ущерба от молвы».

Совершить брак в тайне Абеляр стремился потому, что хоть и не давал обета безбрачия, был все же связан обычаями и традициями, не позволявшими лицу, занимающемуся богословием, жить плотской жизнью.

Фульбер согласился на это условие, и Элоиза вернулась в Париж, оставив сына у сестры Абеляра. Но выйти замуж она вовсе не торопилась, не желая портить карьеру своего возлюбленного: «она спрашивала: как сможет она гордиться этим браком, который обесславит меня и равно унизит меня и ее; сколь большого наказания потребует для нее весь мир, если она отнимет у него такое великое светило; сколь много вызовет этот брак проклятий со стороны церкви, какой принесет ей ущерб… как непристойно и прискорбно было бы, если бы я — человек, созданный природой для блага всех людей, — посвятил себя только одной женщине и подвергся такому позору!»

В подтверждение своей точки зрения Элоиза ссылалась на труды богословов и приводила изречения апостола Петра. Трудно сказать, принадлежали ли эти мысли самой ученой девице или были внушены ей Абеляром, не слишком хотевшим жениться по этим же причинам. Однако каноник стоял на своем: грех должен быть заглажен. И через несколько дней, «проведя ночь в молитвах в одной из церквей», молодые рано поутру получили там же брачное благословение в присутствии дяди Элоизы и нескольких верных друзей. Ни радости, ни праздника не было: сразу после венчания Абеляр и Элоиза тайком отправились каждый в свой дом и после этого виделись редко и втайне, стараясь всячески скрыть свой брачный союз.

Однако у каноника были иные планы! Его не слишком беспокоила карьера Абеляра, больше заботился он о людской молве, не пощадившей ни его племянницу, ни его дом. Фульбер стал посмешищем в глазах соседей и теперь всячески пытался восстановить свою честь, всюду рассказывая, что вынудил негодяя-совратителя обвенчаться с Элоизой. Сама Элоиза, заботясь о карьере своего возлюбленного, стала клясться и божиться, что все слухи о ее замужестве — ложь. Поэтому дядя, сильно раздраженный этим, часто и с бранью нападал на нее.

Абеляр сильно забеспокоился: ведь он мог лишиться места. Поэтому он вторично выкрал Элоизу и перевез ее в женский монастырь Аржантейль, недалеко от Парижа, где она в детстве воспитывалась и обучалась.

«Я велел приготовить для нее подобающие монахиням монашеские одежды (кроме покрывала) и сам облек ее в них. Услышав об этом, ее дядя, родные и близкие еще более вооружились против меня, думая, что я грубо обманул их и посвятил ее в монахини, желая совершенно от нее отделаться. Придя в сильное негодование, они составили против меня заговор и однажды ночью, когда я спокойно спал в отдаленном покое моего жилища, они с помощью моего слуги, подкупленного ими, отомстили мне самым жестоким и позорным способом, вызвавшим всеобщее изумление: они изуродовали те части моего тела, которыми я свершил то, на что они жаловались».

На крики Абеляра, на шум сбежалось много народа. Хотя «палачи» тут же обратились в бегство, двоих из них поймали и устроили над ними самосуд, оскопив их и ослепив. Одним из них оказался слуга Абеляра, подкупленный Фульбером.

Многочисленные ученики Абеляра и его коллеги жалели несчастного богослова, все громко восклицали и даже плакали. Это еще больше удручало беднягу: «Особенно терзали меня своими жалобами и рыданиями клирики и прежде всего мои ученики, так что я более страдал от их сострадания, чем от своей раны, сильнее чувствовал стыд, чем нанесенные удары, и мучился больше от срама, чем от физической боли. Я все думал о том, какой громкой славой я пользовался и как легко слепой случай унизил ее и даже совсем уничтожил; как справедливо покарал меня суд божий в той части моего тела, коей я согрешил; сколь справедливым предательством отплатил мне тот человек, которого раньше я сам предал; как превознесут это явно справедливое возмездие мои противники, какие волнения неутешной горести причинит эта рана моим родным и друзьям; как по всему свету распространится весть о моем величайшем позоре. Куда же мне деться? С каким лицом я покажусь публично? Ведь все будут указывать на меня пальцами и всячески злословить обо мне, для всех я буду чудовищным зрелищем».

Абеляр считал, что духовная карьера его закончена, даже если молва уляжется, то, согласно суровой букве закона, «людям, оскопленным полностью или частично, воспрещается входить во храм, как зловонным и нечистым». «Да не войдет в божий храм евнух», — говорится во Второзаконии.

Единственный путь оставался ему: доживать свои дни смиренным монахом, не рассчитывая более на высокие должности: «…решил постричься в монахи не ради благочестия, а из-за смятения и стыда».

По настоянию мужа и Элоиза надела на себя монашеское покрывало. «Многие жалели ее и пугали невыносимым для ее молодости бременем монастырских правил; но все уговоры были напрасны».