Мятежный век. От Якова I до Славной революции - Питер Акройд Страница 51

Карл не знал, что делать. Он не был готов к такому неприятному акту открытого неповиновения. Говорят, что его первыми словами стали: «Я думал, мне повинуются». Однако каким образом он мог навязать подданным свою волю? У него не было армии, а только неохотная поддержка отдельных людей в Шотландии. Тогда члены шотландского Тайного совета предложили выход из сложившегося тупика. Петиционеры покинут Эдинбург и разойдутся по домам, оставив группу уполномоченных говорить и действовать от их имени. Было ясно, что эти уполномоченные станут голосом Шотландии.

По сути, волнения в Эдинбурге были прелюдией к более фатальным столкновениям, приведшим собственно к гражданской войне в Англии, однако в то время никто не мог предвидеть подобного исхода. Одно событие всего лишь следовало за другим в явно случайном или, по крайней мере, несвязанном порядке, и только впоследствии стало возможным разглядеть эту связь. Например, какое-то время спустя Генриетта Мария назвала новый молитвенник для Шотландии «эта роковая книга». Но кто бы подумал, что женщина, бросившая стул, знаменует начало большой войны?

Шотландия показала пример открытого сопротивления, на который в Англии взирали с восхищением. Карл правил тремя королевствами, кровно связанными, как части тела; волнение в одной из них отражалось на спокойствии всего организма. Следующий крупный вызов королевской власти произошел уже в Лондоне. Летом 1637 года король решил призвать в Суд казначейства Джона Хэмпдена за отказ выплачивать корабельные деньги. Хэмпден уже провел в тюрьме десять лет за отказ от принудительного займа, но сей опыт, как видно, не сломил его воли.

В начале года двенадцать старших судей постановили, что в условиях угрозы государству король имеет полное право приказать своим подданным финансировать подготовку флота. Кроме того, они объявили, что в случае отказа выплачивать налог король уполномочен прибегать к принуждению. Леопольд фон Ранке считал, что «судьи не могли вынести более важное решение. Это одно из важнейших событий в истории Англии». Королевская прерогатива стала основой и краеугольным камнем государства. Симондс Д’Эвес писал, что если этот налог действительно можно взимать на законных основаниях, то «король под тем же предлогом имеет право накладывать в десять, двенадцать, в сто раз и так до бесконечности большую сумму на любое графство тогда и так часто, как ему захочется; а поэтому в итоге ни один человек ничего не стоит». Это был мощный аргумент, который предстояло проверить в суде над Джоном Хэмпденом.

Судебный процесс продолжался с ноября 1637 года до следующего лета, за ним с огромным интересом следил народ всего королевства. Это была борьба за право между сюзереном и подданным, дело считали самым важным из когда-либо представленных на суд. Обвинение, по существу, строилось на двух пунктах. Корона утверждала, что во всех прецедентах, со времен англосаксов, королю разрешалось собирать деньги на военный флот. Хэмпден, в свою очередь, заявлял, что предыдущие системы налогообложения не имеют ничего общего с последними королевскими приказами о корабельных деньгах, разосланными в удаленные от моря графства. Корона также отстаивала обоснованность своего требования о финансовой помощи перед лицом иностранной угрозы: к тому времени как удастся собрать парламент для обсуждения этого вопроса, страну уже могут атаковать и даже захватить. Хэмпден аргументировал тем, что приказы были разосланы за шесть месяцев до того, как был снаряжен первый корабль, и поэтому было достаточно времени для созыва сессии в Вестминстере. Приказы в любом случае противоречили законам, запрещающим установление налогов без одобрения парламента.

Зал суда был переполнен людьми. Один сквайр из Норфолка специально приехал в Лондон, чтобы присутствовать на судебном разбирательстве, но, когда он подошел «на рассвете дня», уже собралась такая огромная толпа, что он смог встать только в 1,8–2,7 метра от дверей суда. Те, кому удалось попасть внутрь, в основном разделяли позицию Хэмпдена. Когда один из его адвокатов, Оливер Сент-Джон, приступил к защите, ему, по словам пуританского мемуариста Роберта Вудфорта, «много аплодировали и громко выражали одобрение присутствовавшие, хотя милорд Финч [председательствующий судья] обозначил свое неудовольствие таким поведением», по окончании выступления Сент-Джона «все снова рискнули одобрительно загудеть». Обсуждение продолжилось за пределами зала суда, где споры между противоположными сторонами могли принять весьма горячий характер. Викарий из Килсби, Нортгемптоншир, убеждал свою паству «уплатить сборы его величества»; на что констебль прихода сказал ему, что королевские налоги хуже, чем фараоновы взимания с израильтян. Разговоры подобного рода велись по всему королевству.

Судьи посовещались и в итоге вынесли решение в пользу двора, семью голосами против пяти. Это был наименьший из возможных перевес для короля. Тем не менее слова председательствующего судьи в его поддержку повторяли во всей стране. Финч объявил, что «акты парламента, умаляющие королевскую власть в защите королевства, не имеют юридической силы». Или, как сформулировал другой судья, rex est lex – «король есть закон». Старинные свободы англичан не имеют никакого значения, а декларации Великой хартии вольностей и «Петиции о праве» несущественны. Ни закон, ни парламент не могут ограничить власть короля. Кларендон в своей «Истории мятежа» констатирует: «Вне всякого сомнения, речь милорда Финча заставила возненавидеть корабельные деньги больше, чем все предписания Тайного совета и все описи имущества, составленные английскими шерифами, вместе взятые».

Когда судья на сессии в Мейдстоне зачитывал решение лондонского суда, люди, по свидетельству современника событий сэра Роджера Твиздена, «действительно слушали с большим вниманием, а когда чтение завершилось», он «к печали своей, увидел на их лицах выражение полной подавленности…». Мировой судья из Кента написал в служебной записке, что «это было самое значительное дело, по общему мнению всего мира, об английском парламенте. А простые люди так же не хотят терять свободы, как и расставаться со своими деньгами». Сопротивление корабельному налогу стало еще активнее, чем раньше. Некоторые из тех, кто отказывался платить, теперь цитировали аргументы, которые приводили судьи, стоявшие на стороне Джона Хэмпдена.

В середине судебного процесса, 9 февраля 1638 года, король направил в Шотландию декларацию, в которой заявил: «Мы полагаем, что нашей королевской власти нанесен значительный ущерб», и объявил, что все протесты против новой молитвенной книги будут считаться изменническими. Ответ короля был весьма характерным. Любая попытка ограничить его власть, конечно, казалась ему изменой, и он верил, что если пойдет на компромисс или примирение, то неизбежно окажется ослаблен. Он не желал становиться столь же бесправным, как венецианский дож, и сообщил своему представителю в Шотландии, маркизу Гамильтону, что «настроен скорее подвергнуть опасности собственную жизнь, чем отказаться от своей прерогативы». Он имел в виду не просто свою власть, а концепцию «права» как такового. Однако в то же время он был способен проявить хитрость и сдержанность, поэтому сказал Гамильтону, что «я даю вам разрешение польстить им любыми надеждами на свое усмотрение». Поскольку предводители восстания против молитвенной книги были, в сущности, изменниками, по мнению Карла, их можно было безнаказанно соблазнять и обманывать.