Каменная ночь - Кэтрин Мерридейл Страница 51

К какому бы классу ни принадлежали путешествующие, какова бы ни была цель их поездки, они всегда были беззащитны и уязвимы. Их мучили голод, усталость, а подчас и холод. Они ехали в набитых битком душных вагонах или на палубах речных пароходов, где их косили болезни. Если верить докладу 1919 года, огромное число беженцев, прибывших в Москву, умирало прямо на железнодорожных вокзалах в течение суток после приезда ^[277]. А кроме того, беженцы способствовали распространению заболеваний. В те годы даже в небольших городах по пути следования беженцев наблюдался рост смертности, опережавший естественный прирост населения ^[278]. Кризис привлек к себе внимание правительства еще до ленинского переворота. В сентябре 1917 года врачи, которые соглашались работать с жертвами холеры, получали бронь и освобождались от службы в армии. Но этих мер оказалось недостаточно. Медики сами начали умирать от холеры, а голодающие не получали никакого продовольствия. Как отмечали власти Саратова в 1919 году, государству бесполезно издавать декреты о карантине и санитарных мерах, когда у людей из еды нет даже хлеба ^[279].

Болезни, пришедшие вслед за голодом и истощением, стали причиной наибольшего числа смертей, однако и война унесла в те годы огромное количество жизней. Правильнее говорить не об одной, а о нескольких гражданских войнах. В истории эта война осталась главным образом как противостояние красных и белых, революционеров и монархистов, консерваторов, однако у большевиков были и другие противники, и другие войны, которые могли не иметь никакого отношения к Москве. Отдельные формирования Белой армии двигались к столице из Сибири и с Урала, с юга (от Дона) и от лесов и болот к северу от Петрограда. Однако весной 1918 года побежденные эсеры, партия большинства в бывшем Учредительном собрании, объявили себя настоящим социалистическим правительством новой России и собрали еще одну армию, которая дислоцировалась в Самаре и получила подкрепление в лице бывших чешских и словацких военнопленных. Многопартийные советы сразу в нескольких городах за пределами Петрограда также выступили с осуждением большевистского переворота. У участников нерегулярных вооруженных формирований, известных как “зеленые”, была самая широкая повестка из всех: от защиты прав крестьянства до обновленных национализмов. У войны было и международное измерение: британские, французские, польские и японские войска вторглись в Россию со стороны Мурманска, Архангельска, Одессы и Дальнего Востока. На Кавказе полыхали ожесточенные националистические войны – например, между давними историческими врагами, такими как азербайджанцы и армяне. В некоторых областях, особенно за пределами России как таковой, военные действия продолжались вплоть до 1923 года ^[280].

Каждая из этих войн была примитивной, “первобытной”, если пользоваться термином Льва Разгона, одного из свидетелей тех событий ^[281]. В самые беспросветные, полные анархии годы у людей была только одна цель: выжить. Не было ни одной части империи, которая осталась бы не затронутой происходящим. Однако в каждом регионе страны люди были уверены, что их война единственная в своем роде. Возможно, изолированность регионов и всеобщее недоверие к слухам помогли сохранить некоторое ощущение надежды. В конце концов, как уместить в сознании эти сцены: горы изуродованных трупов с отрезанными руками и ногами и с выколотыми глазами, а такое встречалось почти в каждом провинциальном городе! Ряды обгоревших тел – полностью обуглившееся, покрытое волдырями, распухшее человеческое мясо – частая картина в бесчисленных деревнях по всей степи ^[282]. Каждый, у кого была такая возможность, в отчаянии писал в Москву. “Известно ли вам о том, что происходит в сельской местности?” – спросил бывший товарищ Владимира Бонч-Бруевича, друга и помощника Ленина в 1918 году ^[283]. “Где наша честь? Где наша любовь к свободе?” – писал бывший большевик, приходя в отчаяние от той бойни, которую наблюдал вокруг ^[284].

Красногвардейцы вроде Эдуарда Дуне осмысляли происходящую катастрофу в терминах политической реакции. Он писал: “События разворачивались не согласно некой заранее просчитанной системе мира, мирового труда и мировой революции, но путем мировой контрреволюции. ‹…› В апреле 1918 года в Красной Армии насчитывалось всего 106 тысяч добровольцев ^[285], но к осени из призывников было сформировано 299 полков. ‹…› Враги появлялись со всех сторон, не давая центру получать поставки, сырье и топливо для умирающей промышленности. ‹…› Невозможно было оставаться пассивным наблюдающим, когда судьба Советской республики решалась не здесь, в тылу, а там, куда посылались наши войска” ^[286]. Для Готье в противоборстве было больше анархического – очередная вспышка примитивизма со стороны “горилл”. В любом случае организованное противостояние было лишь еще одной составляющей общего противостояния. Во время Гражданской войны никакой гражданской жизни не существовало. Все могло стать частью чьей-то военной кампании: от добычи угля до торговли, борьбы с дезертирами и битвы за урожай.

Важным элементом политической и военной стратегии каждой из воющих сторон – будь то красные, белые, зеленые, анархисты (черные) или националисты – был террор, в том числе массовые убийства гражданских лиц. В сумятице боевых действий шокированным очевидцам казалось, что убийства имеют абсолютно произвольный характер, однако на самом деле они отнюдь не были слепыми и иррациональными. Красные, например, прибегали к террору, для того чтобы установить дисциплину в армии, сломить сопротивление потенциально враждебных групп среди гражданского населения и покончить с довольно значительной оппозицией – начиная с анархистов и заканчивая социалистами-революционерами, эсерами, – которая все еще существовала в первые три года большевистского правления. С лета 1918 года, когда было положено начало печально известному Красному террору, массовые убийства использовались в качестве инструмента пропаганды. Попытка покушения на Ленина в августе 1918 года послужила предлогом для дальнейшей эскалации насилия ^[287]. 5 сентября газета “Петроградская правда” напечатала так называемый “Приказ о заложниках”, изданный наркомом внутренних дел Г. И. Петровским, в котором, в частности, говорилось: “Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы, из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел. ‹…› Отделы управления через милицию и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех скрывающихся под чужими именами и фамилиями лиц, с безусловным расстрелом всех замешанных в белогвардейской работе” ^[288].