Лето Виктора Цоя - Юрий Айзеншпис Страница 50

Директор предприятия не мог нарадоваться и всячески меня поощрял. И если раньше цех с трудом выполнял суточный план, то теперь стали расти и другие важные номенклатурные показатели, характеризующие хозяйственную деятельность: экономичность, производительность.

А еще я минимизировал воровство, а на зоне воруют везде и все ничуть не хуже, чем в остальной стране. Воруют, что нужно и не нужно, что лежит плохо и что лежит хорошо. Вроде кругом заборы и замки, колючка и охрана – не верь глазам своим! Бревна и фанера, доски и гвоздики, наждачная шкурка мелкая и крупная – если это можно уволочь, это уволакивается. Зайдите в поселок, который при зоне, и там непременно найдете массу всего, украденного из-за решетки. Тот же сержант приходит на склад – дай гвоздей! Если не дашь, начнет придираться. А дашь – парой пачек чая отблагодарит. В итоге склад пустой. У меня такое не проходило, полный контроль над кладовщиками, никто ничего не украдет и не отнимет. На ночь все закрывалось на массивные засовы, даже мышь не проскочит.

И вскоре каких только сокровищ не хранилось у меня на складе! Лак и краска, марля, спецодежда. Ведь каждый цех получает некоторые лимиты, а дальше надо уметь их экономить, обменивать, хранить. Иногда на заводских складах шаром покати, а у меня полные бочки стоят. И приходит ко мне директор завода и просит:

– Дай для детского сада красочки…

– Как это дать? А нам что? Это мое.

– Как это твое? Ты же это наверняка сп…л!

– Ничего не знаю. Ничего не дам.

И тогда уже сам кум вызывает, по-доброму отчитывает:

– Имей совесть, куркуль недобитый, дай детишкам краски. Глядишь, с тебя не убудет.

Ну и как такому человеку откажешь… Приходилось давать, побурчав для приличия.

За счет реконструкции цеха я увеличил его мощности, открыл еще один участок с машинной обработкой, этот процесс важно было контролировать самому. Теперь у меня работало уже четыре отряда. С помощью вольного и опытного технолога я сумел выбить более современное оборудование, что еще круче подняло кривую показателей.

Все приезжающие проверки отмечали мой цех на фоне всех остальных. У меня все летало, как на конвейере, никто не простаивал, не бездельничал, все тикало, как часы. Я принимал гостей и проверяющих в своем персональном кабинете, с великолепной мебелью из шпона красного дерева, угощал их хорошим чаем с вкусными конфетами, и на какое-то время терялось ощущение, кто есть кто.

Рабочие в сборочном цеху постоянно ощущали мою заботу, практически отец родной. Она проявлялась не только в красивых раздевалках, уютных душевых и просто в чистом производстве. Я всячески поощрял и поддерживал их усердие и смекалку: если обеспечивали норму выработки, получали возможность дополнительно отовариваться на три-четыре рубля в ларьке, перевыполняли план – подписывал списки на дополнительный чай. До 5 пачек в месяц. Старался, чтобы носили качественную спецодежду, почти все работающие рабочие ходили в блестящей мелюстиновой униформе. Формально доступная лишь для узкой категории заключенных, я выписывал ее сверх лимита. Это ложилось на себестоимость, но я имел такую возможность. Я беспокоился о «своих» куда больше самой администрация, и это понимали и матерые уголовники, и простые мужики.

При этом постоянно приходилось балансировать, стараясь соблюсти интересы различных сторон. Например, часть людей моего цеха работала целиком на сторонние заказы: кое-что делали для меня, например мебель в кабинет. Кое-что для пользы отряда: например, качественные поделки типа шахматных столиков или нард менялись и на хорошую спецодежду, и на дополнительные мясо, овощи, чай. Об этом все знали, знали и то, что я как-то выкручиваюсь, закрывая основным производством план и зарплату умельцев. И закрывали на это глаза, ибо те же ремесленники выполняли заказы и для руководства зоны. Такая вот круговая порука.

Конечно, высокий, по местным меркам, статус приносил мне определенные дивиденды. Хорошая еда, свободное перемещение из рабочей зоны в жилую и обратно, возможность не посещать переклички, неограниченные контакты с вольнонаемными. Ну что еще? Мне предоставлялись свидания максимальной продолжительности два раза в год по три дня. Хотя сам «дом свиданий» выглядел совсем как тюрьма, ей-богу: десяток клетушек-комнатушек, общие кухня и туалет, душ со ржавой водой. На окнах решетки, в потолке засиженная мухами лампочка Ильича, чтобы и родственники ощутили этот дух. Тоже ведь, поди, виноваты – не воспитали, не образумили, не уберегли. А то и гены еще добавили! Девушки приезжать не могли – только официальная жена. Или невеста при наличии каких-то подтверждающих бумаг. У меня же ни жены, ни невесты.

И так продолжалось два или два с половиной года, пока не сменился начальник колонии. И я пал жертвой интриг, ибо чем-то не устраивал руководителя смежного цеха, некоего вольнонаемного парня, который состоял в приятельских отношениях с новым кумом. Майор Лукин Николай Кузьмич в течение дня передал мою должность вольному, а меня отправил в третий отряд простым строителем. Несправедливое решение, незаслуженное падение, не напился, правонарушений не совершил. И все это видели, и в основном сочувствовали мне. И я понимал, зона есть зона, все может случиться, но все равно переживал. И ждал, когда все изменится.

В новом отряде я должен был и землю копать, и забор красить, как простой советский заключенный. Но неглупый начальник отряда прекрасно понимал, что я там случайный человек, и особо не доставал трудовой дисциплиной. Ну, что-то, наверное, я все-таки делал, а то ведь скучно. Не могу, как некоторые авторитеты, вверх пузом целый день лежать! И хотя с привилегированного положения я слетел, и деньги, и связи остались. Поэтому, дабы особо не напрягаться, я просто покупал нормы ОКС, как в свое время в Красноярском ИТУ. Прошла пара месяцев, и дефицит в хороших специалистах среди спецконтингента, отсутствие умелых организаторов производства взяли верх над личными амбициями. Вдобавок директор завода непрерывно канючил, мол, когда перевели Айзеншписа, совсем плохо стало. План горит. Того гляди и головы полетят. А это уже серьезный аргумент. Поэтому вскоре нашли компромиссное решение: я вернулся руководителем, но уже в раскройный цех. В мое ведение перешли биржа, пилорама, сушилка цеха сборки садовых домиков и мебели. И целых шесть отрядов – человек 600–700. Процесс, которым я руководил, можно описать примерно так: железнодорожный ус идет прямо в зону, к платформе. Естественно, через несколько высоких заборов и КПП, дабы никто не сбежал под шумок. На платформе козловым краном разгружают лес штабелями. Как правило, в соответствии с его классификацией и дальнейшим назначением. Дальше на очереди первый раскройный цех: тележка подъезжает к пилораме, обрабатывают кромки, затем в сушилку рядом с котельной. Это основа мебельного производства: 3–12 дней просушки в зависимости от породы и того, где использоваться будет. Дальше во второй раскройный цех – на реечки, если для сборки домиков, если на корпуса – то брусочки. Если для небольшого мебельного цеха, тоже существующего на территории, то еще какие-то варианты. Труд, надо сказать, относительно механизирован, разве что по рельсам тележки катают вручную. Вроде бы все просто, да только издалека. И лес упрямый, и народ упрямый, но и я не лыком шит.