Шпион для Германии - Эрих Гимпель Страница 50

Билли молчал. Один из фэбээровцев подтолкнул его ближе ко мне:

— Говори!

На лбу Билли виднелась шишка. С ним явно обращались не слишком-то любезно.

— Ты что, язык проглотил? — спросил Коннели.

— Вы же все знаете, — наконец выдавил из себя Билли, глядя по-прежнему на пол. — Он был в СС. Довольно важная шишка.

— Продолжай, Билли, — молвил Коннели. — Что ты знаешь еще?

— Он собирался взорвать ваши заводы, — произнес он заикаясь.

— Какие же?

Билли не ответил. Он стоял согнувшись и сжавшись. Его била нервная дрожь. Длинные, как у обезьяны, руки безвольно висели, волосы падали на лоб.

— Билли, — продолжил Коннели, — ты — настоящая свинья. Возвращайся в камеру. Хорошенького же компаньона вы себе подобрали, — заметил он затем, обратившись ко мне.

— Познание приходит лишь со временем, — отозвался я.

Допрос продолжался.

Так проходили дни и недели, пока наконец решением мой судьбы не занялся трибунал. Мне были выделены защитники, которые пытались отделить рассмотрение дела Колпоу от моего. Они аргументировали это тем, что я был солдатом. Колпоу же — предателем. Но их аргументы не возымели действия.

После окончания допросов в ФБР меня поместили в одиночную камеру Форт-Джей, штат Нью-Йорк, где я полностью вкусил всю «прелесть» пребывания в тюрьме. Камера напоминала ящик из проволоки, сквозь ячеи которого можно было просунуть лишь сигарету. Она была средних размеров — шесть шагов в длину — и сияла чистотой. На потолке день и ночь горела лампа в двести ватт. Спал я на походной кровати.

Я считался военнопленным, захваченным американской армией. В этой тюрьме, кроме меня, находились американские солдаты, заключенные в нее за непослушание, трусость и другие проступки, но я их видел очень редко. Охрана осуществлялась военной полицией. Охранники носили военную форму и соответствующие знаки различия. Один из них — капрал Келли — просовывал мне сигареты и следил за тем, чтобы никто не заметил, как я курю, поскольку это было запрещено.

— Мой брат сидит в плену у вас в Германии, — сказал он как-то. — Надеюсь, что и там найдется более или менее человечный охранник.

За последние годы я отвык от восприятия жестокостей войны, однако встреча с людьми, думавшими и действовавшими по-человечески, производила на меня умиротворяющее воздействие.

Я получал армейское питание. В меню нередко появлялся индюк с брусникой. Когда я впервые получил это блюдо, то испугался, восприняв его как символ предстоящей казни.

Я был гордостью Форт-Джей. Ежедневно меня навещали старшие офицеры. Три-четыре раза в день дверь камеры резко открывалась, охранник кричал: «Внимание!» — и я подхватывал штаны, так как поясной ремень, опять-таки по соображениям безопасности, мне был не положен. Все без исключения офицеры держались по отношению ко мне дружески и даже по-рыцарски. Они интересовались обращением со мной тюремного начальства, качеством пищи, спрашивали, нет ли у меня каких-либо пожеланий, которые, если таковые найдутся, обещали выполнить по мере своих возможностей.

Прошло довольно много времени, и я постепенно привык к хорошему обращению, не понимая, однако, как можно так относиться к противнику. Но отношение ко мне резко отличалось от обращения с моим напарником — иудой Билли Колпоу. Еще в ФБР я обратил внимание на то, что в присутствии Билли со мной обращались особенно дружелюбно. Так, например, меня спрашивали:

— Есть ли у вас, мистер Гимпель, какие-либо пожелания?

— Нет, — отвечал я.

— На что вы жалуетесь?

— Ни на что.

— Виски, к сожалению, я вам предложить не могу, но, может, приказать принести что-нибудь освежающее?

— Закажите кока-колу…

Однажды меня навестил какой-то полковник.

— Как долго разрешают вам гулять? — спросил он. Я посмотрел на него непонимающе.

— Вам ведь разрешают двигаться, мистер Гимпель?

— Только в пределах камеры, господин полковник.

Его лицо покраснело, и он приказал вызвать начальника охраны.

— Каждый заключенный имеет право дышать свежим воздухом, — накричал на него полковник. — Так почему же вы не выпускаете мистера Гимпеля из камеры?

— А как это сделать, сэр? — ответил капитан. — У меня строгое указание не давать ему встречаться с другими заключенными.

— Тогда не выпускайте в это время других, — сказал полковник. Предложив мне закурить и поднеся огонь к сигарете, он добавил: — Этих парней в общем-то и не жаль.

С тех пор с наступлением темноты я стал ежедневно совершать прогулки по громадному круглому тюремному двору, естественно, под присмотром охраны. Охранники мне неоднократно аплодировали, а повар интересовался, нравится ли мне то, что он готовит.

Среди заключенных находился бывший солист-трубач известного в то время американского джазового оркестра — Бенни Гудмен. Так он каждый вечер играл что-нибудь, к радости заключенных. Созывая их на вечернюю перекличку, тремолировал «Спокойной ночи, леди». Он был посажен за какой-то проступок и ожидал скорого освобождения. Охранники выполняли все его желания, будучи большими любителями музыки…

Примерно через три недели пребывания в Форт-Джей меня вызвали в комнату для посетителей. Там меня ожидали два майора — Чарльз Регин и Джон Хейни. Оба были еще не старыми людьми, стройными, образованными и дружелюбными. Они представились столь чопорно и вежливо, будто бы мы встретились, скажем, в берлинском «Вальдорфе» для деловой беседы.

— Если вы не возражаете, — сказал один из них, — мы готовы взять на себя вашу защиту в ходе судебного процесса.

— Премного вам благодарен, — ответил я. — Конечно же у меня нет никаких возражений.

— Нам известны ваши показания, — произнес Регин. — С юридической точки зрения в вашем деле нет ничего неясного.

— Понятно.

Присев за столик, мы закурили.

— Мы будем защищать вас всеми возможными средствами. Можем вас заверить, что суд не откажет вам в защите. Трибунал должен собраться уже в ближайшее время по личному распоряжению президента Рузвельта.

— А как вы оцениваете мои шансы?

Майор посмотрел мне прямо в глаза и ответил:

— С правовой точки зрения у вас их вообще нет. Это вы знаете не хуже меня. Думаю, что особых надежд возлагать не следует.

Я согласно кивнул.

— Тем не менее я считаю ваше дело не совсем безнадежным, — продолжил Регин. — Если Германия капитулирует, то это может спасти вам жизнь. Если же война еще не закончится, вас повесят. Короче говоря, ваша судьба зависит от того, что произойдет раньше: вынесение приговора или окончание войны. Сейчас уже ясно, что она продолжаться не может. Русские стоят на Одере, а наши войска — в Рурской области.