Сталинские генералы в плену - Олег Смыслов Страница 50

«На каждого военнопленного офицера, — пишет А. Шнеер, — заполнялась регистрационная карточка, где записывались: личный номер, личные данные, домашний адрес, место жительство родителей, звание, должность, гражданская специальность, когда и где попал в плен, цвет волос, рост, отпечатки пальцев. Во Владимир-Волынском Офлаге, например, кроме того на одежде красной краской рисовали: на спине “SU” — (“Soviet Union”), на груди — треугольник, а на ягодицах — два треугольника».

Например, карточка на военнопленного генерала Закутного выглядела так:

«1. Фамилия…

2. Имя…

3. День рождения…

4. Место рождения…

5. Офлаг…

5а. Доставлен в лагерь…

6. Чин…

7. Воинская часть…

8. Номер военнопленного в германском лагере…

9. Имя отца…

10. Имя матери…

11. Адрес ближайших родственников…

12. Профессия…

13. Когда и где попал в плен…

14. Номер в собственной части…»

Зеленого цвета с красной полосой наискосок (с правого верхнего угла на левый нижний угол) на титульной стороне, она была отпечатана на двух языках: немецком выше и русском ниже.

Были и другие варианты карточек. Например, карточка военнопленного генерала Ершакова соответствует той, о которой упоминает А. Шнеер. Есть на ней и фотография и отпечаток пальца генерала. Правда, эта карточка имеет белый цвет. Отпечатана же она только на одном языке — немецком.

Но все это только неодушевленная фактура плена, хотя и очень ценное свидетельство великой трагедии. Н.П. Дембицкий в своей статье очень точно подмечает: «Из рассказов людей, прошедших фашистские лагеря, из многочисленных источников известно, что плен для многих бойцов и командиров оказался страшным испытанием. Следует признать, что не каждый человек мог спокойно переносить голод, холод, издевательства и смерть товарищей. После увиденного и пережитого люди подвергались психологическому стрессу. Так, академик И.Н. Бурденко, увидевший освобожденных пленных, описал их следующим образом:

“Картины, которые мне пришлось видеть, превосходят всяческое воображение. Радость при виде освобожденных людей омрачалась тем, что на их лицах было оцепенение. Это обстоятельство заставило задуматься — в чем тут дело? Очевидно, пережитые страдания поставили знак равенства между жизнь и смертью. Я наблюдал три дня этих людей, перевязывал их, эвакуировал — психологический ступор не менялся. Нечто подобное в первые дни лежало и на лицах врачей”».

О своих чувствах и первых впечатлениях немецкого плена весьма подробно и честно написал начальник разведывательного отдела 6-й армии Юго-Западного фронта В. Новобранец. Для нас он оставил следующее свидетельство: «Итак, я — военнопленный.

Я в плену у фашистов. А что это такое, фашистский плен?

От станции Владимир-Волынск колонна пленных бредет через весь городок. В груди — сумятица взбаламученных дум и чувств. Впереди и за мной, слева и справа такие же усталые люди с безнадежно опущенными плечами. Это — недавние бойцы и командиры Красной армии. Мы волочим ноги по центральной улице Владимира-Волынского, маленького городка Западной Украины. По выработанной военной привычке стараемся идти в ногу. Вижу, как передо мной неровно, толчками качается измятая офицерская фуражка. Это — лейтенант артиллерии. Он загребает левой ногой, видимо, раненый, пытается держать равновесие, а голову — высоко и прямо. Но вижу, чувствую и понимаю, как ему мучительно трудно сохранять офицерское достоинство. Слева от меня — капитан с повязкой на голове. Он идет будто в бреду, что-то бормочет, и лишь изредка улавливаю гневный вскрик, в котором мольба и матерщина…

Мои болезненные обостренные чувства машинально, по выработанной за много лет привычке, засекают и врубают в память все увиденное и услышанное, все, чем богата и радостна и так мучительно желанна жизнь. Жить надо, жить хочется, жить, чтобы бороться… пусть даже мучительно, стиснув зубы, но жить и бороться. Но как? Кому довериться? Ведь “один в поле не воин”. <…>

Мы — военнопленные. Еще с мальчишеских лет я усвоил, а за годы учебы и военной службы твердо закрепил древнерусское правило: “Лежачего не бьют”. По всем международным правовым нормам, разработанным многими соглашениям, мы имеем право на гуманное отношение к себе. Однако на собственном опыте мы успели убедиться, что для фашистов нет правовых норм, как нет обычной человеческой морали. Они порвали и растоптали грязными окровавленными сапогами все законы и все обычаи человеческого общества.

Словарь Даля слово “пленник” раскрывает так: “Взятый в плен при войне, в набегах или дикими грабителями в рабство, взятый в неволю разбоем, грабежом; раб, холоп, невольник”.

Но это разъяснение не раскрывает полной сущности фашистского плена. Даже плен у людоедов не сравним с фашистским. Людоеды взятого в плен просто убивали и съедали, в этом была своя целесообразность; для племени людоедов пленник был просто дичью, такой же, как олень, заяц, дикий гусь.

Фашисты не просто убивали. Они разрабатывали целую систему морального подавления и физического уничтожения целых народов. И проводили эту систему с таким же холодным расчетом, как, скажем, агрономы проводят мероприятия по уничтожению саранчи или сусликов».

Например, режим и питание. Со слов Новобранца, и то и другое было рассчитано на медленную голодную смерть: «Днем за днем человек худел, будто высыхал. Первым делом терялась подвижность. Человек переставал ходить, двигаться и тихо умирал, не беспокоя даже соседей по нарам. Некоторые, наоборот, опухали, что тоже предвещало близкую смерть. Обессиленный организм не мог противостоять бесчисленным заболеваниям: тиф, дизентерия, бесконечное разнообразие желудочно-кишечных болезней и пр. А в результате получилось то, что добивались фашисты, — ежедневно умирали сотни людей. Круглые сутки по лагерю скрипели двуколки с телами умерших. Лагерники прозвали эти двуколки “колесницами смерти”. Трупы вывозились из лагеря на кладбище и сбрасывались в ямы. И никто и никогда не узнает, сколько и кто там захоронен. По нашим приблизительным подсчетам, там захоронено с сентября 1941 года по апрель 1942 года около 12 тысяч человек.

Арифметика очень простая: из 17 тысяч пленных в сентябре к апрелю осталось всего 5 тысяч».

Было и моральное подавление воли к борьбе и протесту: «В центре городка круглые сутки громкоговоритель кричал о немецких победах, о новых и новых занятых городах, об окружении Ленинграда и Москвы. Распространялись и гестаповские газеты для русских и украинцев: “Заря” и “Лоба”. Газетенки заполнялись гнусной, но очень примитивной клеветой на наш общественный строй. В лагерь фашисты заслали много шпиков и провокаторов, подселяли к офицерам уголовников.