Темные воды Тибра - Михаил Попов Страница 50

Собравшиеся на представлении римлянки радостно заскулили – обычный звук, который чаще всего можно слышать на гладиаторских представлениях в момент, когда боец готов убить другого.

– Послушай, Луций, я волнуюсь, другого комика у нас такого нет, – незаметно для себя переходя на стихотворный размер, коим была написана пьеска, сказал Руф.

– Уже непонятно, кого здесь больше жалко: Росция или Мария, – засмеялся Сулла.

По лицу актера было видно, что для него вопрос, чем кончится сцена, отнюдь не праздный. По тексту он должен был сказать: «Руби, животное, и боги тебе отомстят за гибель жалкую. Не тебе, а им, толпящимся у магистрата, кастратам и уродам власти. Руби, урод, и ничего не бойся!»

Но ему казалось самоубийственным в реально создавшейся ситуации сделать такое предложение неизвестному яникульскому мяснику. Для простого человека искусство подчас становится живее жизни.

А палач был хорош. По глубоким, ущелистым морщинам текли капли странного желтого пота, в единственном глазу полыхало все пламя представленной тут трагедии, руки, свитые из мощных мышечных жгутов, содержали в себе заряд такой страсти и энергии, что… величайший актер республики завопил:

– Брось эту железку, идиот, брось немедленно!

Мясник, ждавший реплики Росция и даже не собиравшийся вслушиваться в ее содержание, жутко взревел и рухнул ничком на розовый песок, усыпавший арену. По замыслу Кармы, писавшего (с учетом иронических и издевательских подсказок Суллы) эту пьесу, сие падение должно было означать пронзительное, душераздирающее презрение и воспарение варварского духа, не испорченного корыстью, над мелкими, убогими мыслишками и страстишками минтурнинских магистратов.

Благородство возникает там, где пожелает.

Кстати, реальный палач действительно отказался рубить голову Мария.

Непредусмотренный взбрык действия, вызванный репликой испуганного Росция, придал финалу неожиданное, незапланированное изящество, смешанное с потоками самых настоящих страстей. И пусть главными среди них являлись глупость и трусость, это было лучше, чем то, что планировалось.

Тут уже веселились все, даже те, кому подобные представления были не по душе. Даже те, кто говорил: зачем так сложно издеваться над врагом, когда его можно так просто зарезать?

На подобные реплики Карма отвечал (Сулла не снисходил до объяснений на эту тему): «Если зарезать так легко, то предпочтительнее поиздеваться».

«Да, клянусь всеми нарядами Терпсихоры, сегодня слава Мария сгорела и испарилась», – проговорил про себя Фронтон, стоявший несколько в отдалении от консула со свитком новых сведений о приключениях неистребимого старика.

Сулла услышал его слова и подозвал к себе.

Между тем веселье продолжалось естественным порядком.

Кто-то кричал:

– Да освободите Росция, пока он не умер от страха!

– И помойте!

– Смотрите, смотрите!

– На кого?!

– На палача!

– Он умер?

– Нет, он плачет.

– Дайте ему вина.

– Неразбавленного цекубского!

– Нет, нет, сначала нужно отобрать секиру.

Сулла спросил у подошедшего претора:

– Какие новости?

Синий глаз указывал на свиток.

– Он благополучно отплыл, но где ему предстоит пристать… Я вот тут наметил. Керкира, Нумидия, Карфаген, там собрались какие-то его сторонники. Гиемпсал предупрежден, керкирский царь – сам большой театрал…

– Что он там сказал о его славе?

– Что она…

– Не думаю. Знаешь что, я даже немного жалею, что мне сейчас невыгодно его убить. Этот человек еще появится.

– Марий?! – В лице молодого офицера появилось глубокое недоверие, хотя слова, которые он слышал, произносились человеком, которого он уважал больше, чем некоторых богов.

– Ты еще… нет, я не буду тебе говорить, что ты молод, ты все равно не поймешь, что это такое – молодость. Я просто дам тебе совет, хотя и это бесполезное дело, советы всегда обращаются против тех, кто их дает, – рано или поздно. Так вот запомни, никогда ничего не происходит раз и навсегда.

– Я постараюсь запомнить.

– Бесполезно. Потом когда-нибудь вспомнишь, не отрицаю, но сейчас запоминать даже не думай. И еще, позови Карму.

Запыхавшийся, обмазанный клейкой древесной смолой, одетый в тогу принцепса сената гигантского размера, любимый раб консула предстал перед хозяином.

– Больше мы играть не будем. – Физиономия веселой обезьяны превратилась в физиономию обезьяны испуганной. – Пьесы эти твои дурацкие мне надоели, и играть мы их больше не будем! – с упорством повторил Сулла.

– А Марий?

– Он мне надоел.

– Что же мы будем делать?

– Мы будем веселиться по-другому.

– Как?

Сулла вдруг сбросил свою тунику и с диким воплем кинулся в бассейн, где, повизгивая, плескались кифаристки, завлекаемые пронырливыми преторскими сынками с хорошо завитыми прическами.

Примеру правителя последовали все, кого мог вместить бассейн, остальные разделились на две группы. Первая набросилась на расставленные на столах яства, и от чавканья десятков хорошо натренированных ртов вяли розы в розарии. Вторая взялась гоняться за кифаристками и актрисами, находившимися в этот момент вне бассейна. Девицы изо всех сил делали вид, что им страшно, и предпринимали массу усилий, чтобы быть настигнутыми как можно скорее.

– Да, – сказал Марк Карма, цыкая зубом, – Рим взят.