Все не случайно - Вера Алентова Страница 50

Поначалу наши с режиссером взгляды на образ Павлы совпадали; мы много говорили с ним о героине, и в моей душе проклюнулся зыбкий стебелек: я принимала в себя мир этой неприспособленной и даже нежизнеспособной юной девушки, чистой как ангел, не находящей ни опоры, ни понимания в новой семье.

В зависимости от замысла режиссера одна и та же пьеса может звучать совсем по-разному. Точно так же одна и та же роль по-разному звучит в исполнении разных актеров. Создание спектакля – дело коллективное, небыстрое и обязательно выдержанное в общей концепции, которую создает режиссер.

Свою Павлу я вынашивала долго: с режиссером мы находились в полном согласии, и наконец Павла у меня внутри сложилась. Я очень этим дорожила: мне стал близок ее человеческий образ – хрупкий, беззащитный, несмелый. Она не находит отклика на свои поступки, а иногда и сталкивается с полным их неприятием и даже осуждением, что тоже пугает эту девушку, воспитанную в монастыре и ничего не понимающую в реальном мире. Я ее успела полюбить и принять душой.

И вдруг мой любимый Петр Павлович Васильев начал отступать от наших с ним общих решений образа Павлы, меняя ее человеческие качества, если сказать просто, с плюса на минус. Это стало для меня шоком: я даже попыталась с ним спорить. Я, вчерашняя студентка, сыгравшая всего одну главную роль и репетирующая вторую, всего лишь вторую, решилась спорить с мастером, поставившим сотню спектаклей. Я прекрасно понимала уязвимость своего положения, которое усугублялось тем, что актерский состав оказался, совершенно неожиданно для меня, согласен с режиссером. Понимала я и то, что своим первым спектаклем я прервала негласную традицию «театр для одной актрисы-музы» и тем отнюдь не приобрела себе друзей. Но я очень надеялась, что смогу уговорить режиссера вернуться к прежней трактовке. Мы с ним так интересно вместе поняли Павлу, и режиссер мне явно симпатизировал: ему нравилось, как я репетировала. И она, Павла, уже полностью созрела в моей душе, была мною освоена и присвоена – и при всем желании не могла уже стать другой. Режиссер должен был это все понять, казалось мне. И я попыталась ему это объяснить.

То, что я не приняла нового решения образа, не являлось капризом: образ Павлы был выстраданным, но, увы, Петр Павлович со мной не согласился и жестко сказал: «Пробуйте то, что предлагаю я!» И я, поняв, что вернуться к прежней трактовке не получится, честно пыталась пробовать новое, но из этого ничего не получалось. И выглядело это все, как моя наглая упертость. И режиссер снял меня с роли, благо у меня был второй состав.

Дома, без репетиций, меня охватило ощущение совершенной внутренней пустоты. И очень болело сердце в прямом смысле. Пару недель я провалялась, глядя в потолок пустыми глазами и в тысячный раз вспоминая, какими мелкими шажками я пробиралась к этой девушке Павле, как она меня зацепила и как невозможно представить ее другой.

Через две недели меня пригласили в театр, до премьеры оставалось тоже недели две. Меня позвали на репетицию «Зыковых», и Петр Павлович при всем составе произнес воспитательную речь о том, что я молода и высокомерна и что еще не заслужила права выбирать концепцию роли самостоятельно. Так что, если я при всех дам слово «не капризничать, а слушать волю режиссера и исполнять ее», то могу приступить к репетициям и выпустить спектакль. Мне было не по себе: я искренне любила режиссера Васильева и было тяжело от того, что он воспринял мой крик о помощи как каприз. Я сказала всему составу, что я постараюсь. Мы начали репетировать, но в моей душе воцарился хаос. Я честно старалась, и мне было невыносимо трудно. Я часто просто технически выполняла требования режиссера, не подключая разум и сердце, в надежде переосознать его новую трактовку чуть позже.

Наступил день премьеры. Это всегда очень трудный день для актеров, даже если премьерный спектакль – легкая комедия. Вечером, на сцене, волнение повело меня по тому, прежнему пути, который мы с режиссером нашли еще вначале, который был мне близок, который я понимала, который я освоила. Я не сразу даже осознала, что так произошло, а когда осознала, решила, что мне конец и, конечно, из театра меня выгонят. Но также я поняла, что объясняться ни с кем не буду, что это бессмысленно – все равно никто не поверит, что это не специальное выступление-несогласие или протест, а что получилось это спонтанно, из-за волнения и долгой внутренней работы над прежним образом.

Спектакль закончился. Васильев поздравил всех с премьерой прямо на сцене – всех, кроме меня. В мою сторону даже не взглянул. И никто не взглянул. Я сразу уехала домой.

Из театра меня не изгнали: в «Шоколадном солдатике» у меня в то время еще не было дублера, а спектакль пользовался большим успехом. Возможно, именно это послужило охранной грамотой. В спектакль «Зыковы» ввели дублершу, но и я тоже продолжила играть Павлу. Играть мне ее было тяжело и неуютно. И играла я ее все равно близко к первому рисунку.

Я не умею существовать в конфликтной ситуации, всегда считала и по сию пору считаю, что профессия наша радостная и что существовать на сцене надо счастливо. А гнетущее чувство вины за то, что я невольно противопоставила себя всем остальным, мешало мне счастливо играть Павлу. Васильева я с момента премьеры больше не видела. Обиды у меня на него не было. Как ни странно, чувство благодарности за столь подробный первичный разбор роли меня не покинуло.

Позже в журнале «Театр» появилась рецензия, где о моей работе сказали несколько добрых слов. А потом я получила открытку от Петра Павловича, который писал, что он, не ставя в известность актеров, приходил в зал и смотрел спектакль вместе со зрителями несколько раз. И он понял, что был не прав! Он написал мне, что права была я и что играю я Павлу правильно и хорошо.

Боже мой, какое это было счастье! Какой праздник на душе! И какое поразительное благородство со стороны замечательного режиссера, немолодого мужчины – признать свою неправоту перед молодой и неопытной актрисой! Вообще способность признавать свою неправоту – изумительное и редкое качество, а у мужчин и режиссеров, мне кажется, редчайшее.

Все бы хорошо, но нет: мне не стало легче существовать в роли Павлы. Обстановка в спектакле оставалась для меня напряженной. Я никому не стала рассказывать об открытке Васильева, кроме мужа. Считала, что это выглядело бы хвастовством и даже сведением счетов. Меня ведь практически тогда предали все участники. Но, с точки зрения человеческой, я обрела важный опыт. Я все лучше понимала, что талантливый человек – это человек особой формации и что мне повезло пересечься с таким человеком. Пусть даже оказавшись с ним в конфликте.

Внутренняя актерская работа нетороплива и вдумчива. Когда образ складывается, изменить его уже трудно: это все равно что попытаться переделать живого человека. Увы, бывает так, что в творческий процесс вмешиваются обстоятельства, от которых мы не зависим. Яркий и печальный тому пример – наш спектакль «Разбойники» по пьесе Фридриха Шиллера. Спектакль вышел в 1975 году. Женская роль одна – Амалия. По сюжету Амалия и Карл полюбили друг друга еще почти подростками и поклялись перед разлукой быть верными друг другу до гробовой доски. Карл покидает свою возлюбленную, едет учиться, заодно разбойничает с товарищами на дорогах, борясь за справедливость, и уже очень продолжительное время домой не возвращается. А Амалию любит еще и Франц, коварный брат Карла, который, в отличие от Карла, всегда находится с Амалией рядом.