Французская политическая элита периода Революции XVIII века о России - Андрей Митрофанов Страница 50

В докладе Робеспьер раскрыл свое видение целей и средств русской внешней политики. «Политика России властно определяется самой природой вещей, - утверждал он. - Эта страна представляет собой соединение жесткости диких орд и пороков цивилизованных народов. Правительство и знать России обладают большой властью и большими богатствами. У них есть вкус, понятие и стремление к роскоши, к искусству Европы, а правят они в суровом климате. Они испытывают потребность в том, чтобы им служили и их восхваляли афиняне, а имеют они подданными татар. Этот контраст в их положении заставил их обратиться к торговле для приобретения предметов роскоши и искусства, к завоеванию соседних с ними плодородных земель на западе и юге. Петербургский двор стремится эмигрировать из печальных мест, в которых он обитает, в европейскую Турцию и в Польшу, так же как наши иезуиты и наши аристократы эмигрировали из теплого климата Франции в Россию» ^[479]. Конечные цели политики екатерининского двора в борьбе с Революцией, по мнению вождя революционеров, грандиозны: «Она много способствовала созданию лиги королей, воюющих с нами, и она одна получает от этого пользу. В то время, когда соперничающие державы разбились о скалу Французской республики, императрица России приберегает свои силы и собирает средства, она с тайной радостью посматривает, с одной стороны, на обширные территории, подвластные оттоманскому господству, и с другой - на Польшу и Германию; и везде она видит легко осуществимые узурпации или быстрые завоевания. Ей кажется близким момент, когда ее воля станет законом для Европы, по крайней мере для Пруссии и Австрии, а при разделе земель, к участию в котором она примет двух компаньонов ее высочайших грабежей, кто помешает ей безнаказанно взять себе львиную долю?» ^[480]

Резкость высказываний Робеспьера о целях петербургского кабинета, не должна вводить в заблуждение, поскольку монтаньярский Комитет общественного спасения желал ограничить всю борьбу с Петербургом дипломатическими мерами. Лишним доказательством этого служит отношение монтаньяров к польскому восстанию под предводительством Т. Костюшко. Большой апрельский доклад (1794 г.) Рейнара, начальника третьей секции внешнеполитического ведомства, был посвящен вопросу о французской помощи польским повстанцам. Несмотря на неоднократные обращения самих поляков к французским властям и активную роль польского эмиссара в Париже Барса, Комитет общественного спасения не желал ни реально поддерживать, ни тем более направлять какие-либо силы на помощь восставшим, и, вероятно, большая роль в принятии такого решения принадлежала лично Робеспьеру, который, как и уже цитировавшийся, считавший себя «экспертом» в польском вопросе, Мейе де ля Туш, не верил в подлинно «народный» характер польского движения и к тому же помнил о тесных связях польских представителей с жирондистами ^[481]. Комитет ограничился тем, что послал в Польшу секретного агента, который мог наблюдать за происходящим, давать советы инсургентам и информировать Париж о происходящем ^[482].

* * *

Немалый интерес представляют собой и произведения, демонстрирующие отношение к России «жертв» Революции. В то время как революционные власти вели поиск союзников и пропагандистскую войну против коалиции, эмигранты в большинстве своем оставались пленниками «русского миража», они сознательно воскрешали миф о просвещенной России, противопоставляя ее оказавшейся в руках «варваров» Франции.

Как отмечал Ж. Малле дю Пан на страницах «Mercure de France»: «Гунны и герулы, вандалы и готы пришли к нам не с Севера и не с берегов Черного моря, они среди нас», - писал Малле ^[483]. Именно это новое культурное и политическое варварство угрожало, по его мнению, современной Европе. Старая Европа оказалась в опасности перед лицом вторжения варваров «изнутри», не похожим ни на что иное в истории.

Вполне естественно, что в эмигрантских кругах создавались сочинения, в которых самодержавная Россия выступала в роли спасительницы европейского порядка от «революционной болезни». Монархисты предупреждали правителей Европы о грозящей опасности распространения Французской революции. По мнению швейцарского просветителя Франсуа-Пьера Пикте (1728-1798), все надежды на положительный исход вторжения европейских монархов во Францию нужно после 10 августа 1792 г. отбросить. «В настоящее время, - писал он, - Европа должна бояться всеобщего потрясения», каждое правительство должно принимать превентивные меры по предотвращению распространения революционных идей. «Не думайте, что государства Севера - Россия, Швеция, Дания - имеют менее поводов опасаться, нежели вся остальная Европа, - отмечал Пикте. - Не думайте, что большие расстояния и суровость вашего климата смогут гарантировать вам защиту от бешенства демократов... Дайте этим новым республиканцам, Национальному Конвенту и этим легионам, чья слава увенчана наглостью и дерзостью и разжигает энтузиазм... прочно утвердиться в Нидерландах, присоединить их к Французской республике, ограбить духовенство, подвергнуть проскрипции знать и крупных собственников, позвольте им уничтожить режим штатгальтера и аристократию в Объединенных провинциях, проникнуть в Германию и повсюду призвать народы к восстанию. И вы увидите, что они не будут долго ждать, чтобы с помощью всех этих затей, наконец, возмутить и Польшу против конфедерации, посредством которой вы там управляете, а затем они найдут средства заставить Турка напасть на вас со стороны Дуная, и если они это совершат, то будут двигаться и дальше в поисках новых врагов до самых берегов Яика и на равнины Восточной Татарии». Пикте заявлял, что «бурный поток» Революции надо остановить в Германии, и это под силу только безупречной русской пехоте, у которой достаточно сил, чтобы поставить заслон «неудержимому натиску и энтузиазму французов» ^[484].

Пикте предполагал, что объединенные войска коалиции Австрии, Пруссии, России, Швеции и германских земель в 200 или 300 тыс. человек остановят Революцию и заставят французов покинуть Нидерланды и вернуть те земли, что они получили за Рейном. Но целью коалиции не должно стать завоевание, способное только посеять раздоры: «Великая цель, которую они должны ставить перед собой, состоит не только в том, чтобы остановить эпидемию, но еще и в том, чтобы просветить своих подданных, защитив от той опасности, что исходит от французских максим новой философии» ^[485].