Любовь и Sex в Средние века - Александр Бальхаус Страница 5

С XII столетия в Европе начинается общий духовный и материальный подъем. Чужие влияния поблекли или были впитаны и освоены, строгий римский стиль окончательно устранился, уступив место более мягким готическим обычаям. Закрепившееся разделение на три класса — духовенство, аристократию и крестьянство — разрушается с развитием городов и ростом их населения, которое, в свою очередь, дифференцируется на горожан, занимающихся земледелием, торговцев и ремесленников. Образование перестает быть привилегией духовенства. Кругозор расширяется, увеличивается радиус активности населения, закрепляется новый уклад, рождаются новые потребности. Возрастают и взаимные культурные влияния. С Запада приходит не только культура виноделия и выращивания фруктов, но и всевозможные утонченные привычки повседневной жизни, равно как элементы духовного образования и художественного творчества. И в качестве носителя нового образа жизни выступает рыцарство.

Бесконечные междоусобицы и разбойничьи набеги постепенно уходят в прошлое, общественное одобрение получают придворные формы поведения. Настоящему рыцарю наряду с войнами и турнирами теперь приличествуют и любовные приключения. Так же как он силой или хитростью одолевает врага, рыцарь должен — более деликатным образом, разумеется, — побеждать женщину, которая привлекла его внимание. Покорение — все равно кого, врага или женщины, — вот что становится жизненной задачей рыцаря, именно это приносит ему славу.

Рыцарь полон жизни: его крепкое тело натренировано, а пища, почти исключительно состоящая из остро приправленного мяса, и хмельные напитки, волнуют его кровь. Его сильные стороны — не ум и ученость, а хитрость и стратегия. Совесть не играет большой роли, и ее легко успокоить, если она вдруг пробудится.

Насилие, жестокость, разбой и вымогательство по-прежнему остаются частью рыцарского ремесла и определяют поведение мужчины, но со временем его представление о себе меняется. Формируются добродетели, которые теперь называются «рыцарскими».

В течение нескольких лет происходит смена менталитета: мужчины упражняются в искусстве пения, танца и композиции, чтобы заслужить благосклонность придворных дам. Они носят более изящную одежду, обзаводятся носовыми платками, осознают необходимость и пользу мытья. А еще оттачивают мастерство остроумных бесед.

Так неужели любви суждено было расцвести на помойной куче из мужского господства, религиозной аскезы и феодального варварства? Как можно объяснить подобный феномен? Социально-экономическими факторами? Или растущим благосостоянием аристократии, дававшем больше свободного времени для постижения дополнительных — игровых — сторон любовных отношений? А может быть, у младших отпрысков знати появляется возможность праздной жизни при больших дворах, где они неизбежно испытывают влечение к женщинам, на которых им никогда не удастся жениться? Почему все-таки любовь вдруг приобрела философскую и литературную ценность?

Объяснить это явление одним только культом Девы Марии не получится. Пречистая Богоматерь кажется педанткой по сравнению с грешной Евой, однако трубадуры зачастую обращаются к своим дамам, титулуя их «мадоннами» и водружая на алтарь своего сердца. При всем сходстве превознесения Марии и отношения к куртуазной любви нельзя не заметить, что культ Богородицы достиг своей кульминации уже после того, как придворная культура расцвела пышным цветом. Тем не менее многообразные связи и взаимовлияние между почитанием женщин и поклонением Деве Марии несомненно существуют.

Так или иначе, нам остается лишь отметить, что любовь начинает расцветать там, где устанавливается феодальный порядок, который обеспечивает праздность и достаточное материальное состояние, а уж они благоприятствуют новой игре, идеально соответствующей новой задаче общества — привить мужественности утонченность и культуру. И, наконец, ритуализированное почитание женщин удовлетворяет неутоленную потребность мужчины в чувстве симпатии — результат системы брака, которая совсем не заботилась о любви.