Николай I и его эпоха - Михаил Гершензон Страница 5

«С некоторого времени носится слух о военном движении, предпринимающемся против Берлина. Какая его цель — неизвестно, но можно предполагать, что оно будет обращено против черни, делающей почти каждый вечер из Берлина арену всех своих неистовств. Надо надеяться, что цель эта будет легко достигнута с помощью многочисленного и верного войска, нетерпеливо желающего отомстить за оскорбления и унижения, так мало им заслуженные.

Но когда этот факт совершится, какое будет дальнейшее направление правительства и что надо будет ему сделать, чтоб возвратить монархии бывшую ее силу и восстановить ее прежнюю власть?

В ответ на этот вопрос, казалось бы, сначала необходимым определить: какой именно род правления подходит более к географическому положению Пруссии, к ее прошедшему и к ее настоящему составу.

История свидетельствует, что Пруссия своим величием была обязана воинственному духу и победам своих властителей и в высшей степени воинственному духу, который преобладал в этой стране, опираясь на воспоминания славы и несчастий, из которых Пруссия вышла победительницей при бессмертном ее короле Фридрихе Вильгельме III.

Устройство, данное покойным королем своему войску, было тесно связано с правительственным устройством страны. Все носило на себе отпечаток военного духа, потому что всякий проходил через ряды армии, всякий был приучен к военной дисциплине и всякий повиновался по наследственной привычке.

Если, к великому несчастью страны, эта самая дисциплина не была обращена на старинную систему общественного образования, она по крайней мере вменяла в обязанность для каждого лица пройти через ряды армии. Поэтому можно сказать, что Пруссия до кончины короля была обширной военной колонией, которая, при зове своего короля, составляла один лишь лагерь, один лишь вооруженный народ, с радостью и счастьем следующий за одним лишь голосом своего государя.

Какая же была цель нынешнего короля к разрушению оснований подобного устройства и в желании заменить его — правлением с конституционными формами? Была ли эта страна несчастлива? Была ли она бедна, недовольна? Промышленность, искусства, науки находились ли в бедственном положении? Не представляло ли королевство вид самый богатый, самый счастливый, какой только можно было встретить? Что же было причиной подобного посягательства на столь блестящее прошедшее?

Рассмотрим теперь эти столь хваленые и столь загадочные конституционные формы; могли ли они быть применены с некоторой последовательностью к стране, в высшей степени военной и привыкшей повиноваться одной лишь воле?

Не ясно ли то, что там, где более не повелевают, а позволяют рассуждать вместо повиновения, — там дисциплины более не существует; поэтому повиновение, бывшее до тех пор руководящим началом, переставало быть там обязательным и делалось произвольным. Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящего и совершенное незнание и недоумение насчет неизвестного, непонятного, и, скажем правду, невозможного будущего. Таким образом, установим тот факт, что Пруссия, для того чтоб остаться той, чем она была, — великой и сильной военной державой, — должна возвратиться к старинным своим учреждениям, основанным на опытах и предприятиях прошедшего, или же она должна перестать быть военной державой, должна спуститься в разряд государств, правда обширных, но слабых, с очень разнообразными, вовсе не однородными местными интересами, и подвергнуться всем превратностям, происходящим от пустословия и страстей 100 или 200 повелителей, заменяющих благотворную волю одного государя, отца своих подданных.

Можно надеяться, что военное движение против Берлина не может и не должно иметь целью восстановить и скрепить то, что было сделано в последнее время и с чего уже получаются горькие плоды, но, напротив, восстановить старинное правительственное здание в том виде, в каком оно было в годы славы и благосостояния монархии. Никто не может желать лишить самого себя жизни, потому что взять вторично оружие для того лишь, чтоб укрепить жалкое февральское правление, было бы преступлением, ибо это значило бы навсегда погубить Пруссию и заменить ее жалким государством, без силы и прочности.

Но мгновенное военное действие во всей монархии, во имя короля, для восстановления или водворения старинного порядка вещей, мне кажется возможным.

Оно должно быть сопровождаемо провозглашением от короля, объявляющего, что во время мартовских событий король не мог без ужаса видеть проливавшуюся кровь своих подданных в этой братоубийственной борьбе; что, желая во что бы то ни стало прекратить эту борьбу, он уступил мольбам, выраженным ему во имя народа, пожаловав стране желаемые ею учреждения, что, впрочем, он заранее был убежден в том, что со стороны большинства нации не замедлит выразиться неодобрение против этих учреждений, как несогласных с духом народных преданий, со всеми воспоминаниями монархическими, к тому же находящихся в совершенной противоположности с интересами страны. Что убеждение это овладело теперь всеми благонамеренными сословиями, что почти ежедневные неистовства самой презренной берлинской черни, не знавшей более никаких границ, угрожали и жизням и собственности. Что поэтому, по мнению короля, наступило время прекратить такой порядок вещей, невыносимый и несовместный с честью Пруссии, и что, опираясь на непоколебимую верность своего войска, прошедшего через целую эпоху всевозможных испытаний безупречно и безукоризненно, — он объявляет все случившееся с февраля 1847 года отмененным и несуществующим; прежние же законы и постановления монархии вновь установленными во всей своей силе, а лица тому противящиеся — изменниками отечеству и вне закона, и что, наконец, везде, где оно только окажется нужным, войско и военная сила будут отвечать за исполнение настоящего постановления».

Русская старина, 1870, I, стр. 295–299 (перевод с французского).