Павел Первый - Анри Труайя Страница 5

Но и этого было недостаточно для удовлетворения его воинственных амбиций: лютеранин по рождению и православный по необходимости, он принялся наводить свои порядки и в Церкви, которую осуждал за устарелое богословие и за чрезмерную пышность. Он мечтал поменять рясы попов на пасторские рединготы, а заодно и сбрить священникам их бороды. С тем же порывом новатора он повелевает проявлять терпимость по отношению к еретикам и особенно по отношению к старообрядцам, преследуемым церковными властями. Наконец, в апогее безбожного кощунства, он принимается за секуляризацию части монастырских владений и имущества Церкви, которая, обладая огромными землями, заселенными крепостными, не выплачивала государству установленные налоги. Высшее духовенство решительно воспротивилось принятию против Церкви сталь жестких мер, расценив эти действия как святотатственные, которые, по мнению некоторых представителей духовенства, свидетельствовали о расстройстве религиозных воззрений императора.

Для того чтобы хоть как-то снискать к себе расположение в глазах общественного консервативного сознания и особенно аристократии, Петр III подписывает после очередной ночной попойки указ, освобождающий дворянство от военной службы в мирное время, и закрепляет за дворянами право на владение крепостными мужиками, отныне являющимися их собственностью согласно реестру, по которому также ведется учет поголовья скота в их конюшнях и стойлах.

Град указов один за другим посыпался на головы горожан и сельских жителей, а между тем Петр III, увлеченный своими военными амбициями, уже подумывает о походе на Данию, чтобы отвоевать наследственную провинцию его семьи Шлезвиг.

Однако Петру III крайне недостает последовательности в осуществлении своих планов. Перепрыгивая с одного проекта на другой, он разрушает все только что созданное, развлекается в кутежах после бессонного корпения над докладами министров и послов. Пробуждаясь, его подчиненные каждое утро задавались вопросом: какая прихоть взбредет в голову Его Величества на этот раз и не нарушит ли она их обычный уклад жизни?

Эта ухабистая ситуация не могла продолжаться бесконечно. То здесь, то там в провинциях начинали вспыхивать мятежи, на усмирение которых направлялись регулярные войска. Осведомленная своими друзьями о потрясениях, которые переживает российский народ, Екатерина прекрасно понимала, что ей предоставляется уникальный шанс раз и навсегда сбросить иго человека, который и измучил ее, и довел до отчаяния всю страну. Через некоторых очевидцев она узнала, что Петр III во время одной из своих оргий во всеуслышание заявил, что пострижет свою неверную жену в монахини и запрет ее в монастыре, по примеру своего тезки Петра Великого, поступившего так со своей первой женой императрицей Евдокией Лопухиной.

Почти каждый вечер он публично поносит Екатерину, ругается, как извозчик, со своей любовницей Воронцовой, такой же пьяницей и сквернословницей, как и он сам.

Болезненно воспринимая позорную деградацию достоинства Российской империи, Никита Панин мучительно размышлял над тем, как найти лучший способ из сложившейся ситуации и свести к минимальному ее ущерб. Среди других сторонников Екатерины, во главе которых стоял ее любовник Григорий Орлов, наибольшей дерзостью в своих далекоидущих планах отличались четверо его братьев: Алексей, Федор, Иван и Владимир, которые утверждали, что время действовать настало, и ратовали за необходимость заручиться поддержкой армии. Благодаря помощи близкой подруги Екатерины княгини Екатерины Дашковой интриги плелись и в салонах, и в казармах. Суть замысла заговорщиков сводилась к смещению Петра III и приведению к власти Екатерины, но не как регентши юного Павла, а как полноправной императрицы. Они были настолько уверены в возможности осуществления этого рискованного плана, что Екатерина, не колеблясь, полностью доверилась их энтузиазму. Готовясь совершить этот отчаянный шаг, она набиралась хладнокровия, чтобы не выдать преждевременно свои амбиции, а также тревожилась за сына, регентом которого, по ее замыслу, предстояло стать Никите Панину.

Восьмилетний Павел, не догадываясь о заговоре, который затевался у него за спиной, проводил время между набившей оскомину учебой с разными учителями и баталиями, которые он устраивал со своими деревянными солдатиками на другом конце того же стола. Если какие-то странные слухи и просачивались в его окружение, то он старался затыкать уши, оставаться в неведении, противясь вникать в суть происходящего и быть начеку. Дела взрослых людей не касались его. По крайней мере, пока. Но, тем не менее, в один из вечеров ему довелось почувствовать, что гроза совсем рядом.

На рассвете 28 июня 1762 года ребенок был разбужен внезапным приходом к нему в комнату Никиты Панина. Растормошив оторопевшую прислугу, Панин приказал им, не мешкая, одеть молодого хозяина. Но, не довольствуясь их медлительностью, сам обувает Его Высочество, набрасывает ему на плечи пальто и уводит полуодетого и полусонного Павла из помещения на глазах у оторопевших домочадцев.

Панин помогает мальчику вскарабкаться в дорожную карету, дожидавшуюся их на улице. Все еще сонный, Павел спросил своего наставника о причинах, побудивших их к столь спешному и раннему подъему. И пока экипаж колесил по улицам Санкт-Петербурга, Панин осторожно ввел его в курс дела, разъясняя в нескольких словах ситуацию в столице. Так и не поняв толком исторического значения происходившего действа, Павел узнает, что в те часы, пока его отец находился на отдыхе в Ораниенбауме, его мать при поддержке группы союзников покинула Петергоф, где жила в последнее время, и прибыла в Санкт-Петербург, чтобы поднять недовольные государем полки и заручиться их поддержкой для спасения империи. Екатерина уже получила благословение духовенства в Казанском кафедральном соборе и, в радостном настроении проехавшись по городу, прибыла в Зимний дворец, где принимала в этот момент поздравления и свидетельствования общественного признания в присутствии иностранных дипломатов. Вот на эту торжественную церемонию Никита Панин и вез своего подопечного в это раннее, свежее утро. По мере того как карета приближалась к месту назначения, на улицах становилось все больше и больше людей, со всех сторон раздавались крики толпы. Что это было – приветственные возгласы или ругательства? Настороженный в ожидании неизвестного, Павел съежился, сидя напротив своего невозмутимого покровителя. Прибыв на место встречи, они оказались среди шумной толпы придворных и сановников, которые теснились и в залах, и на лестницах. С тревогой Павел узнает в этом пестром и гудящем улье некоторые лица, которые видел в день кончины императрицы Елизаветы. Не собрались ли они здесь по поводу еще одной траурной церемонии последнего прощания? Но пока ему ничего не было сказано ни о смерти матери, ни, по крайней мере, об ее болезни. Да, кажется, здесь что-то другое, камергер с жизнерадостным выражением лица подошел к нему и повел за собой в гущу собравшихся людей. Среди них он неожиданно увидел свою мать. Она стояла в окружении толпы, оживленная, светящаяся, надменная и помолодевшая. Протянув к нему руки, она вместо того, чтобы усадить его рядом, подняла его на руки и направилась к большому открытому окну. Внизу из окна он увидел оживленную людскую массу. При виде Екатерины и ее сына тысячи глоток в едином порыве стали кричать: «Да здравствует Екатерина! Да здравствует наша матушка Екатерина! Да здравствует царевич!» Гром артиллерийских залпов раздался, поддержав приветственные возгласы народа. Сильно напуганный этим ликованием, Павел тесно прижался к груди матери, а толпа продолжала неистовствовать с удвоенной энергией. Улучив момент среди непрекращающегося потока оваций, Екатерина грациозным движением руки поприветствовала своих возбужденных сторонников и, немного погодя, ретировалась в свои покои. Но поскольку на подступах к Зимнему дворцу здравицы в ее честь все еще продолжали раздаваться, она попросила Никиту Панина препроводить сына в Летний дворец. Вновь расставшись с матерью, Павел захотел узнать, почему же на этой патриотической манифестации не присутствовал его отец. Осмотрительный Никита Панин ответил, что Его Величество император находится, несомненно, в Ораниенбауме, задержанный важными делами, но его возвращение не замедлит вскоре случиться. На самом деле этот старый волк политики давно уже понял, что Екатерина ни на йоту не отступится от своего решения стать императрицей и ей вовсе не хотелось быть регентшей при своем сыне. Что же касается Петра III, то он, вероятнее всего, пока еще не отрекся от престола, так что и государственный переворот можно считать состоявшимся только наполовину.