Повседневная жизнь викторианской Англии - Татьяна Диттрич Страница 5

Предвидеть туманы было невозможно. Они заставали путников где угодно, накрывая землю неожиданно и плотно. Такое состояние атмосферы чрезвычайно вредно для здоровья. Неслучайно после каждого сильного тумана в церквях учащались заупокойные службы. За неделю от респираторных заболеваний в Лондоне умирало более тысячи людей и ухудшалось состояние людей с больным сердцем и легкими. Но не только люди страдали. В 1873 году в Ислингтоне – северной часта Лондона состоялась выставка крупного рогатого скота, на которой гордые фермеры, демонстрируя своих породистых коров и телок, намеревались продать их подороже. Неожиданно на поле опустился густой туман, и сотни животных задохнулись.

Падавшие птицы были неожиданным подарком для нищих, ощипывавших их тут же около общественных костров. Одни «заблудшие овцы» становились пищей для других.

Было бы довольно странным представить себе викторианскую Англию без туманов. Сколько бы потеряли тогда произведения Конан Дойла и Стивенсона. Разве смог бы тогда последний передать атмосферу действия, происходившего в «Странной истории д-ра Джекиля и м-ра Хайда».

«Всепроникающий, шоколадного цвета покров опустился сюда из рая, он был темным, как поздний вечер, как будто огненно-коричневый свет зарева далекого пожара; и здесь на какое-то время туман разорвался и изможденный луч света проглянул сквозь клубящиеся кольца… это скорбное завоевание темноты, казалось, погрузило темный город во всепроникающий кошмар». Как бы Стивенсон тогда передал загадочное настроение, подготовил читателя к действию и развитию чудовищного характера своего страшного персонажа! Не случайно слово «мистический», думается, происходит от английского слова mist, что означает легкий туман.

До появления железных дорог дома строили из того, что было рядом, и поэтому здания смотрелись гармонично с окружавшей природой. Дома и кровли, расположенные в разной местности, сильно отличались друг от друга. Железная дорога, сделавшая транспортировку дешевой, позволила перевозить красные кирпичи и велшский сланец, которым покрывали крыши по всей стране. Города стали похожими друг на друга, повторяя один и тот же архитектурный ряд, используя одни и те же материалы. И все же, несмотря на похожесть, разные люди, воспринимали городскую архитектуру по- разному. У Диккенса в «Крошке Доррит», например, видение Лондона безрадостное и мрачное: «Нечего смотреть, только улицы, улицы, улицы. Нечем дышать, только улицы, улицы, улицы». У другого автора первое посещение столицы оставило в памяти прямо противоположные ощущения: «Величественные дома, просторные площади… где нет показухи и претенциозности… Здесь чувствуется чисто деловой воздух, воздух настоящей жизни крупного города и большой торговли».

Растущее население, расширявшееся производство требовали совсем другого образа современного города. Здания в центре стали выше, массивнее, значительнее. Утверждаясь на новом месте, они теснили старые дома, сараи, конюшни, съедали дворики, сады, огороды. Столица становилась престижнее, богаче, торжественнее. Новые строительные технологии позволяли использовать любой нужный материал, привезенный из любой точки мира, и поднимать его на огромную, по тем временам, высоту. Провинциалы, приезжавшие в столицу, открывали рты и роняли шапки, задирая головы на гигантские многоэтажные здания с огромными окнами, скульптурами при входе и внушительными, ярко освещавшимися подъездами.

Столица поражала размахом строительства, увеличившим за 60 лет правления Виктории ее площадь в несколько раз. Однако жилья все равно не хватало. Большинство людей не в состоянии были покупать себе дома и предпочитали снимать их. С 1880 года в Лондоне распространяется идея квартир. В Шотландии с начала XVII века люди жили в многоэтажных домах, снимая в них комнаты. Однако богатые англичане не прельщались идеей делить дом с кем-то еще. Им, кроме того, не нравилась идея обходиться без личного сада и двора. Несмотря на это, с расширением города, при все растущей дороговизне земли, зажиточные пары без детей стали понимать преимущества квартир, за которыми гораздо легче смотреть, их легче ремонтировать и дешевле отапливать.

Предприимчивые люди, воспользовавшись ситуацией, начали строить многоэтажные здания для продажи одному или нескольким хозяевам, которые устраивали в них доходные дома. Проживая в них и сдавая квартиры семьям вместе с прислугой, домовладельцы тем самым образовали известную теперь систему, по которой многие люди получают средства для жизни и сегодня. Но позволить себе снять жилье в таких домах могли только очень обеспеченные люди. И хотя в столице крутились большие деньги, бедных людей, таких, кто покинул привычные места и надеялся построить в городе новую жизнь с нуля, здесь было значительно больше, нежели богачей и аристократии.

В 1850-х годах население распределялось по профессиональному уровню приблизительно в таком соотношении: лорды в парламенте уступали по своей численности чиновникам и клеркам в министерствах; управляющие на фабриках и заводах терялись среди приказчиков в магазинах; ремесленников, шивших обувь, было больше, чем шахтеров; портных больше, чем моряков; прачек в два раза больше, чем рабочих на производстве металла, и прислуга в несколько раз превышала по своей численности тех, кто мог ее нанять. Более 120 тысяч кузнецов работали в городах и деревнях, прилегавших к ним. Они не только подковывали лошадей, а также ремонтировали инструменты, ограды, механизмы. Их труд был нужен на всех предприятиях.

Большую часть населения составляли фабричные рабочие. Около воды селились грузчики с доков, моряки, ремонтники. Утром и днем на площадях толпились бродяги в поисках случайного заработка. Счастливцы тут же на рынках покупали еду, толкались, чтобы просто послушать, о чем говорят, переброситься новостями. Клерки в своих строгих черных сюртуках с белыми воротничками торопились в конторы, подметальщики улиц, энергично работая метлами и сгребая навоз в кучи, старательно пылили на прохожих. Тележки водовозов стучали ободами по булыжникам, торговки выпечкой расхваливали свой товар, приказчики из магазинов закручивали пружину, фиксирующую тряпичный навес над витринами, продавцы жареных каштанов, в испачканных сажей фартуках, выхватывали из жаровен щипчиками потрескивавшие от огня закопченные шарики и насыпали их в бумажные кульки.

А сколько на улицах было разного народа- не тех, кто просто проходил дважды за день, а тех, для кого улица была не дорогой, а домом. Перед каждым из них стояла своя задача: кто-то торговал тем, что имел, а кто-то потихоньку заимствовал то, что имел другой, кто-то старался получить деньги за особое умение – за фокусы, за необыкновенную гибкость тела, за красивый голос или акробатический этюд. Здесь же были и уличные арабы – мальчишки с перемазанными лицами в одежде с чужого плеча, с ногами либо босыми, либо в худых башмаках, из которых торчали пальцы. Они жили по понятиям того времени. Заработав немного денег, старались приобрести суконную кепку вместо бумажной или носовой платок – принадлежности порядочных людей.

Общественное мнение доминировало даже в этой среде. Город кипел и бурлил с утра до вечера, а по ночам растекался по окраинам, чтобы с рассветом опять переполниться через край. Приливавшую и отливавшую волну образовывали в основном бедняки, надеявшиеся найти в центре работу. Осчастливленные и разочарованные, голодные или наевшиеся до отвала, возвращались они спать в свои переполненные такими же беднягами дома, опуская глаза перед вопросительными взглядами жен и детей или радостно протягивая им свертки с едой.