Москва Первопрестольная. История столицы от ее основания до крушения Российской империи - Михаил Вострышев Страница 5

Шел год за годом. Сверстники бывшего Елевферия возвышались при дворе, а он восходил все выше и выше в тайнах божественной любви.

Двадцать лет прожил он в Богоявленском монастыре, где в то время было много добрых иноков. Тогдашний московский митрополит святой Феогност часто беседовал с Алексием. Чтила его и великокняжеская семья. В течение двенадцати лет он был помощником святителя Феогноста, который, умирая, указал на него как на своего преемника.

Митрополит Алексий принял и свято хранил завет святителя Петра и его преемников: укреплять Москву и сплачивать вокруг себя все еще слабую и неустроенную Русскую землю.

Не дала судьба сбыться мечтам его детства, не сверкал меч в его руках на полях жаркой битвы во славу родины. Но и без меча в руках он был ее защитник и оборонитель. Условия того времени требовали всячески избегать столкновений с Ордой, копить мало-помалу силы и исподволь готовиться к тому, чтобы вступить в открытую борьбу и свергнуть унизительное, тяжкое иго.

Татары оставляли неприкосновенным главное сокровище русских – их веру. С самого начала ига они охранными грамотами предоставляли епископам и духовенству обширные права, и многие из духовных лиц пользовались особым уважением татар. Так, по словам летописи, «имя святителя Алексия промеж дальних, неверных, безбожных татар обносилось как святыня».

Церковная утварь.

Художник И. Глухов

В 1357 году от хана Джанибека, жена которого Тайдула уже три года лежала слепой, пришла великому князю грамота: «Слыхал я про вашего главного попа, что, когда просит он чего у Бога, Бог слушает его. Если его молитвами исцелится царица моя, будете в миру со мною. А не пустишь его – пленю землю твою».

* * *

По Москве из дворцового терема быстро пронеслась весть о грамоте, полученной великим князем Иваном Ивановичем Красным от Джанибека. От бояр, проговорившихся в семейном кругу, весть была подхвачена их слугами, пронеслась в народ. О письме уже судили и рядили на площадях и торжищах, сошедшиеся у колодца хозяйки, прихожане, остановившиеся у паперти после службы.

Боялись, трепетали, гадали, надеялись.

И среди поднявшегося по всей Москве гомона ничего не знал о том только тот, кого больше всего касалось это дело.

Наконец великий князь послал к митрополиту боярина с вестью, что придет говорить с ним о важном деле.

От поздней обедни великий князь пожаловал к святителю.

Они остались говорить наедине.

Казалось, смятение, волной разлившееся по Москве, не коснулось ликами только митрополичьей кельи. Бесстрастно теплились лампады перед старых икон, бесстрастен был вид величавого святителя с печатью неземного мира и ясности на выразительном лице.

Спокойно слушал Алексий взволнованный рассказ князя, который, держа в руках татарскую грамоту, наизусть читал затверженный перевод придворных толмачей.

Князь умолк. Святитель тоже молчал. Потом встал, помолился на иконы. И все тем же спокойствием святились ясные глаза. Наконец он произнес:

– Прошение и дело выше моей меры. Но я верую, что Бог, даровавший прозрение слепорожденному, не презрит того, кто с верою Его просит…

* * *

По Кремлю несся гул колоколов.

В Успенском соборе по случаю отъезда святителя Алексия собрались служить напутственный молебен.

Во все кремлевские ворота валом валил народ. Соборная площадь казалась морем колыхающихся голов. Рослые вершники с трудом охраняли узкий проход, оставленный для следования в собор великокняжеской семьи.

Митрополит прибыл раньше, воздавал поклонение гробам предшественников своих, московских святителей, облачался. Под трезвон колоколов из терема прошел великий князь с супругой и вдовствующей княгиней Серпуховской, а перед ними, взявшись за руки, шли малолетний княжич Дмитрий, будущий победитель Мамая, и двоюродный брат его малолетний Владимир Андреевич, будущий сподвижник Дмитрия на Куликовом поле.

Начался торжественный чин истового молебного пения.

Привычно внимал святитель Алексий знакомым словам, и в то же время много мыслей проносилось в голове его, много чувств волновалось в груди: рассказы старика о скорбях Русской земли, желание помочь, послужить, принести жертву родине, дальнее утро на подмосковных лугах и таинственный голос, первые подвиги, труды для родного края, взваленная на плечи непосильная ноша – требование хана.

Митрополит Алексий в Орде у больной Тайдуллы.

Художник А.Е. Земцов

Душа как бы отделилась от тела, унеслась из Успенского собора, вступила там, в высоком небе, в ряды отстрадавших, прославленных строителей Русской земли, и требовала чуда…

Вставали картины, с детства поразившие святителя. Неужели опять нашествие, избиваемый народ, дымящиеся развалины городов?..

И вознесшаяся в небо, и в то же время присутствовавшая в Успенском соборе душа требовала чуда.

Медленно совершался обряд молебного пения. В слезах, трепеща за свою участь, молилась в храме и вокруг него толпа многонародной Москвы. В один протяжный вопль сливались мольбы к Богу московских жителей.

И громче всех там, в недостижимом небе, вопила душа Алексия-митрополита, требуя чуда.

Вдруг в церкви поднялось движение. Свеча у раки московского первосвятителя Петра, стоявшая по ошибке незажженной, зажглась сама собою.

И в этом чуде было как бы уже обещание и совершение требуемого Джанибеком чуда.

Русские летописи рассказывают о том, как святитель Алексий с этой чудесной свечой прибыл в Орду; как между тем Тайдула видела во сне святителя и заказала для него облачение, подробно описав его по сновидению; как в Орде святитель, отслужив молебен, зажегши Петрову свечу и окропив Тайдулу святой водой, дал слепой ханше прозрение; как Джанибек подарил святителю медный перстень с изображением дракона, а в Москве – землю, где митрополит основал Чудов монастырь, в который упокоились его святые мощи.