Охота на рыжего дьявола - Давид Шраер-Петров Страница 5

К лету 1957 году, когда мы сидели на веранде дачи Рохлиных в Комарово и беседовали о капсульных бактериях, дела в биологии несколько изменились. В апреле 1957 года нашем институте при переполненной аудитории № 7, той самой, в которой В. И. Ленин в 1917 году зачитал свои знаменитые «Апрельские тезисы», с блеском выступил выдающийся генетик Н. В. Тимофеев-Рессовский (1900–1981), автор монографии «Краткий очерк теории эволюции» и многих книг по генетике. Н. В. Тимофеев-Рессовский хорошо знал работы Э.Я. по лучевым мутациям. Незадолго до этого он вернулся из ГУЛАГа. С горькой иронией вспоминает о тюремных годах А. И. Солженицын в эпопее «Архипелаг ГУЛАГ»: «Профессор Тимофеев-Рессовский, президент научно-технического общества 75-й камеры. Наше общество собирается ежедневно после утренней пайки около левого окна…»

«Каков механизм капсулообразования?» — спрашивал я себя.

Во время следующего моего визита к Рохлиным, словно продолжая вчерашний разговор, Д.Г. сказал: «Я припоминаю одну статью довоенных времен в немецком журнале, где описана странная разновидность кишечной палочки, обладающей ярко выраженной слизистой капсулой. Бактерия была выделена из испражнений больных раком желудочно-кишечного тракта. Автор статьи даже назвал необычную палочку Cancer coli». «Может быть, это мутация и последующая селекция капсульных мутантов в условиях измененного раковым процессом метаболизма?» — предположила Э.Я. «А что, если происходит трансформация генов слизеобразования от раковых клеток к бактериям?» — внезапно осенила меня дерзкая идея. Я знал из курса патологической анатомии, что многие типы раковых клеток выделяют слизь, по составу напоминающую слизистые капсулы бактерий.

Генетическая трансформация признака капсулообразования у пневмококков (S. pneumoniae), бактерий, вызывающих воспаление легких, была открыта английским микробиологом Ф. Гриффитом в 1928 году путем остроумно сконструированного эксперимента. В опытах Гриффита белые мыши, зараженные капсульным типом пневмококка, вскоре погибали, и капсульные пневмококки обнаруживались в крови животных, то есть в стерильной среде организма. В то же время пневмококки, не способные образовывать капсулу, оказывались безвредными и не вызывали сепсис. Но если Гриффит заражал белых мышей убитыми капсульными пневмококками, смешанными с живыми некапсулообразующими пневмококками, животные погибали при такой же картине сепсиса, как и при заражении капсульными бактериями. Это значило, что какое-то вещество, контролирующее признак капсулообразования, переходило от убитых капсульных бактерий (доноров) — к живым некапсульным (реципиентам). Еще через десять лет после публикации статьи Гриффита было доказано, что причиной трансформации некапсулообразующих пневмококков в капсульные служит ДНК, то есть вещество, переносящее генетическую информацию от одних бактериальных клеток к другим.

«Надо попробовать самому обнаружить эти Cancer coli, — думал я. — И если признак капсулообразования, действительно, приводит к появлению у бактерий способности поселяться в прежде стерильной среде организма, я обнаружу микробов, окруженных капсулами-скафандрами, в крови или в органах раковых больных». В это время в Ленинград с докладом приехал мой дядя профессор-хирург H. A. Шраер, который был заведующим кафедрой в Винницком медицинском институте на Украине. Дядя Израиль был широко образованным отзывчивым человеком, прошел много житейских дорог, в том числе и путь военного медика. Вот строки из некролога, напечатанного в журнале «Вестник хирургии» за 1967 год: «И. А. Шраер родился в 1894 г. в городе Каменец-Подольске и прошел большой сложный жизненный путь. После окончания реального училища он студент Психоневрологического института в Петрограде, слушатель Военно-медицинской академии, в период гражданской войны — фельдшер военного госпиталя, и лишь в 1924 г. он смог окончить Одесский медицинский институт… И. А. Шраер работал в больнице им. Мечникова в Ленинграде под руководством выдающихся хирургов — В. А. Оппеля, В. М. Назарова, H. H. Самарина и А. Ю. Созон-Ярошевича… В годы Великой Отечественной войны И. А. Шраер был главным хирургом армии…» Я поделился с моим дядей своими мыслями. Он познакомил меня с профессором-урологом И. Н. Шапиро. Идея была в том, чтобы посмотреть, не появляются ли капсульные бактерии при раке мочевого пузыря или почек? Известно, что у здоровых людей почки, мочевой пузырь и моча, как и кровь, стерильны. Однако было замечено и не раз описано в научной литературе, что рак мочевыводящей системы сопровождается воспалительными процессами (циститы, нефриты), при которых обильно выделяются бактерии. Но что это за бактерии? Обычные кишечные палочки, дрожжевые грибки, стафилококки? Или капсульные бактерии, подобные Cancer coli, про которых поведал во время чаепития Д. Г. Рохлин?

Я учился на пятом курсе. Была осень. Урологическая клиника профессора И. Н. Шапиро находилась на Литейном проспекте. Надо было выкроить время между лекциями, занятиями в клиниках, дежурствами на травматологии и литературными делами, чтобы сесть на трамвай около больницы Эрисмана, доехать до Финляндского вокзала, где бронзовый Ленин с бронзового броневика указывал путь к железобетонной Революции. У Финляндского вокзала я пересаживался на другой трамвай, который, звеня и погромыхивая, катился по бесконечному Литейному мосту над свинцовой от вечной непогоды Невой. Я выскакивал около улицы Чайковского, добегал до урологической клиники, разыскивал Л. Н. Рабкову, врача-уролога, которая сотрудничала со мной в этом исследовании, получал материал (мочу) больного в стерильной пробирке и немедленно мчался обратно на кафедру микробиологии. Там в лаборатории я начинал исследования: центрифугировал мочу, делал мазки и стерильно наносил часть материала на поверхность питательной среды. Под микроскопом были отчетливо видны капсулы, окружающие розовые палочки — клетки бактерий. На поверхности питательной среды вырастали крупные слизистые колонии. Никаких сомнений не было: капсульные бактерии, как правило, сопровождают рак. Что же это было: трансформация генов слизеобразования от раковых клеток к бактериям или селекция спонтанных мутантов кишечной палочки, образующих капсулы в тканях больного, пораженного раковым процессом? В те времена я не смог ответить на этот вопрос. Не хватало знаний и навыков в молекулярной генетике. Не знаю, помнят ли до сих пор нашу работу, которая была опубликована в 1962 году в журнале «Вопросы онкологии», но полвека назад этот лабораторный метод служил хорошим добавочным тестом при диагностике рака.

После пятого курса, летом 1958 года вместе с моими сокурсниками я проходил военно-врачебную практику в Кронштадте на базе подводных лодок. Нас готовили к возможной карьере военно-морских врачей. Однако к весне 1959 года планы военных переменились, и нас переучили на врачей танковых войск. К этому времени относится мой короткий и вполне неожиданный разговор с Н. С. Хрущевым. Я проходил практику на подводной лодке. В походах мое место было в девятом отсеке. На ночь я раскладывал мой матрац между двумя торпедными аппаратами. В памятный день подлодка, пришвартованная к причалу, покачивалась на легкой волне. Я примостился на палубе, неподалеку от носового люка и читал. Помню, читал блистательную прозу И. А. Гончарова «Фрегат Паллада» о морском путешествии. Внезапно — тревога. Всем приказано драить палубу и отсеки. В Кронштадт прибыл Н. С. Хрущев с чехословацким гостем А. Навотным. Перст судьбы остановился на моей подлодке. Команду выстроили на палубе. Прибыли высокие гости. У меня, практиканта-медика, была только рабочая форма: застиранная роба, бледно-голубые брюки, которым позавидовал бы любой хиппи, и заношенная бескозырка. Меня в строй не поставили. К тому же явно не смотрелись по-морскому мои очки с сильнейшими линзами от близорукости. Я примостился в сторонке с фотоаппаратом «Смена». Поистине, чех был высоким гостем: длинный и худощавый, он выглядел особенно контрастно на фоне коротенького, подвижного, как ртуть, Хрущева, облаченного в кремовый чесучевый костюм. Командир подлодки отрапортовал Хрущеву. Матросы рявкнули «Ура!» До моего «корреспондентского пункта» доносились отрывки шуток и прибауток, которыми Хрущев одаривал моряков. Повернувшись, он увидел меня в рабочей одежде и с фотоаппаратом. Я успел к тому времени сделать несколько снимков. «А это кто?» — спросил Хрущев и поманил меня пальцем, не дождавшись вразумительного ответа командира подлодки, готового тут же сбросить меня в море зашитым в простыню и с двумя ядрами, привязанными к голове и ногам. Я приблизился к вождю, поблескивая стеклами очков и шелестя широченными морскими брюками. Ленточки моей бескозырки, лихо сдвинутой набекрень, вились на балтийском ветру, как у залихвацкого морского волка. «Матрос-практикант Шраер, товарищ первый секретарь!» — доложил я Хрущеву. «На кого практикуетесь, товарищ Шраер?» — поинтересовался он. «На военно-морского врача, Никита Сергеевич», — пояснил я, несколько сбившись с ритуала. «А зовут как?» — продолжал Хрущев. «Давид Шраер!» «Молодец! Выдать парадную форму будущему военно-морскому врачу Давиду Шраеру!» — приказал Хрущев. И с надеждой спросил: «Отец кем служил во время войны?» «Командиром базы торпедных катеров, Никита Сергеевич», — ответил я не без гордости.