Противостояние фюреру. Трагедия руководителя немецкого Генштаба. 1933-1944 - Вольфганг Ферстер Страница 5

Конечно же пацифистом Бек не был, но его отличало глубокое чувство ответственности, и он прекрасно сознавал, какие последствия повлечет за собой война не только для проигравших, но и для победителей. Поэтому он чувствовал отвращение к наступательной войне – войне, которая ведется не из-за непреодолимых обстоятельств, а для самоутверждения государства и народа. Также Бек опасался превращения современной войны в тотальную. Но он был убежден, что это можно преодолеть не обращаясь к инструменту войны, а «путем нравственно обоснованной политики, которая всегда сохраняет первенство и на основе которой появляется новый моральный идеализм в государстве и в отношении к другим народам». Первую предпосылку к этому Бек видел в том, чтобы «руководитель политики был высоконравственным человеком, который даже в последней инстанции подчинялся бы собственному внутреннему моральному закону, собственной совести».

Бек знал из истории, что внешняя политика государства в ответе за то состояние, в котором его вооруженные силы вступят в войну. Записи, сделанные им после отставки, показывают его точку зрения на взаимодействие политического и военного руководства: «Различные мнения об отношениях между политикой и военным руководством, как и отсутствие компромисса между политическими требованиями и целями и военной работоспособностью государства, могут оказаться первым и, возможно, решающим шагом к поражению в войне. Не случайно история знает множество примеров, когда война была выиграна или проиграна еще до своего начала. И это всегда была либо заслуга, либо вина политики... Ни одного человеческого гения не хватит, чтобы военно и политически успешно провести будущую войну, как это делали Фридрих Великий и Наполеон I. Ни одно государственное правительство, каким бы оно ни было, не может закрывать глаза на этот факт. Дуализм государственного деятеля-полководца также является данностью, с которой нужно смириться. Вероятно, повезет государству, в котором различные мнения двоих людей находят необходимый компромисс в решениях Верховного главнокомандующего, который командует хоть и лично, но при успешном содействии государственного деятеля и полководца. Но между вышеназванными личностями сохраняется необходимость в том, чтобы в политическом управлении было понимание боевых задач военного командования, а в военном руководстве – политических устремлений. Также нужно, чтобы они обменивались информацией, взаимодействовали в полном согласии друг с другом и не лезли не в свои дела».

Такова была точка зрения Бека. При этом он и сам в своих мыслях, предложениях и суждениях, если они касались обороны страны и оперативного ведения войны, всегда исходил из конкретной политической ситуации. Он выискивал любую возможность, в том числе и посредством бесед с компетентными должностными лицами, чтобы знать о целях внешней политики, о средствах их достижения и о результатах, которые могли бы получиться в случае их осуществления. Именно с этой целью он завязал близкие отношения с тогдашним статс-секретарем министерства иностранных дел Бюловом. Последний по его просьбе время от времени в доверительных беседах рассказывал Беку о внешнеполитической ситуации. Бек имел привычку записывать информацию, полученную при таких беседах. Часто это были лишь несколько слов без собственных комментариев. Приведем выдержки одной из этих записей, сделанной 30 июля после темных событий 30 июня 1934 года ^[5] и «дела Дольфуса» ^[6].

«Недоверие Англии к немецкому вооружению относится к люфтваффе, а не к сухопутной армии. Шпионы докладывают обо всем и Англии, и другим заинтересованным государствам. Прежде всего, они узнают о вооружении на борту бомбардировщиков, о штабелировании большого количества бомб и так далее, они понимают, что этот факт противоречит словам рейхсканцлера, и, соответственно, больше Германии не доверяют. Пошатнулось доверие к Гитлеру и частично к Бломбергу. Герингу не верят абсолютно. Маскировку продолжать ни в коем случае нельзя. <...>

События 30 июня вызвали отвращение и ужас. В том, что касается внешней политики, фюрера или, соответственно, правительство считают способными на все. <...>

Мир еще не успел прийти в себя от жутких впечатлений 30 июня, как 25 июля грянул гром в Вене. Благодаря тому, что пишут в газетах, и тому, что правительство уже объяснило или еще пояснит, никто не верит, что Гитлер ко всему непричастен, тем более после того, как стал известен министерский список, согласно которому Габихт ^[7] исполняет обязанности вице-канцлера. Муссолини вне себя от ярости. У него в гостях фрау Дольфус для подготовки визита ее мужа. Он должен в деликатной форме сообщить ей о смерти мужа. Муссолини видит в этом деле разоблачение фашизма, а на основе встречи в Венеции ^[8] он должен будет еще сильнее поверить в двойственность политики Гитлера – в худшем случае неудача после Венеции. Венский путч с невероятной легкомысленностью инсценируется. <...>

Наша внешнеполитическая ситуация безнадежна. Сейчас на кону стоит все, в особенности вооружение. Все, чего мы с трудом добились в вопросе вооружения, потеряно. Все державы, от которых это зависит, против нас. Франции, которая, как и прежде, находится на заднем плане со своими угрозами, даже пальцем шевелить не нужно, чтобы создать благоприятную для себя ситуацию. Необходимо понять всю серьезность положения и разъяснить ее авторитетным лицам. При таком положении вещей у нас есть две возможности. Либо ни о чем не беспокоиться, а потом на первый план выйдут силовые меры, за которые сегодня будут все державы (даже Польша не останется в стороне). Затем последует безнадежная последняя битва. Либо можно подчиниться. В обоих случаях Третий рейх будет в большой опасности. Таким образом, армия должна будет лишиться авторитета, завоеванного благодаря событиям 30 июня. <...>

Австрия является источником всех зол. Здесь нужно покончить с двойственной политикой. Наступит медленное и трудное охлаждение. Папен ^[9] не получил ответа, и все-таки он должен взять на себя этот труд, но вести себя при этом очень осторожно».

Фактически Гитлер, после смерти Гинденбурга ставший главой государства, в связи с «делом Дольфуса» решился, по крайней мере внешне, направить отношение Германии к Австрии по «нормальному и дружелюбному руслу». В мае 1935 года он сообщил в рейхстаге, что Германия не имеет намерения захватывать Австрию или вмешиваться в ее внутренние дела. При этом он, естественно, выразил желание улучшить таким образом и отношения с Италией, которые стали весьма напряженными после убийства Дольфуса.