Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом "ненормальности". Какая она изнутри? - Джон Элдер Робисон Страница 5

Я шарахнулся и убежал прочь.

Ничего не получается. Поглаживание почему-то не действует. Может, чтобы подружиться, мне надо погладить ее подольше? Можно взять прутик и погладить ее кончиком прутика, издалека, чтобы она не могла до меня дотянуться. Но тут мне помешала воспитательница.

– Джон, оставь Чаки в покое. Нельзя бить людей прутьями и палками.

– Я ее не бил. Я погладить ее хотел.

– Люди – не собаки. Их так не гладят. И уж тем более не палочками.

Чаки смерила меня настороженным взглядом и весь остаток дня держалась на безопасном расстоянии. Но я не сдавался. Может, я ей нравлюсь, а она сама этого не понимает, предположил я. Мать иногда говорила мне «тебе понравится» про всякое такое, что я и не ожидал оценить по достоинству, и порой бывала права.

На следующий день я увидел, что Чаки играет в песочнице с деревянным грузовичком. О, в чем в чем, а в грузовиках я понимал! И еще я сразу заметил, что играет она со своим грузовиком неправильно. Я ей покажу, как надо. Тогда она будет от меня в восторге, и мы подружимся. Я подошел к песочнице, забрал грузовик и присел рядом с Чаки.

– Мисс Лейрд! Джон у меня машинку отнимает!

Ого, вот это скорость!

– Ничего я не отнимаю! Я хотел ей показать, как правильно играть! Она играет не как надо! – возразил я. Но воспитательница поверила Чаки, а не мне. Она отвела меня в сторону от песочницы и вручила мне другой грузовик. Чаки за нами не пошла и играть со мной не стала. Но я надеялся на завтра. Завтра все будет иначе, и мы с Чаки подружимся.

Назавтра у меня уже был готов новый план. Я поговорю с Чаки. Расскажу ей про динозавров – я про них уйму всего знаю, потому что отец водил меня в музей и рассказывал про них и показывал картинки и макеты в витринах. Иногда динозавры мне даже снились в кошмарах, но вообще-то я считал, что они здорово интересные – ничего интереснее на свете нет.

Я подошел к Чаки и сел рядом.

– Мне нравятся динозавры. Больше всего – бронтозавры. Они огромные, гигантские.

Чаки ничего не ответила.

– Бронтозавры хоть и огромные, а питаются только растениями. Травой, деревьями.

– И еще у них длинная шея и длинный хвост.

Молчание.

– Бронтозавр размером с автобус.

– Но аллозавр сильнее, он может съесть бронтозавра.

Чаки все так же молчала, смотрела в землю и что-то чертила на песке.

– Я ходил в музей с папой, и мы смотрели там на динозавров.

– И маленькие динозаврики там тоже были.

– Вообще я динозавров люблю. Они симпатичные.

Чаки молча встала и направилась прочь с площадки. Как будто меня тут и не было! Даже не взглянула.

Я посмотрел на землю, куда до этого таращилась она. Что она там такое увидела? Ничего интересного, песок и песок.

Ничего у меня не выходит. Никто не хочет со мной дружить. Я заплакал. Забился в угол детской площадки, плакал навзрыд и колотил игрушечным грузовиком по земле, пока у меня руки не заболели.

Я просидел в углу площадки до конца перемены, глядя в землю. Я был так раздавлен и унижен, что просто не мог показаться на глаза другим детям. Почему я им не нравлюсь? Чем я им нехорош? Что со мной не так?

Там, в дальнем углу площадки, и нашла меня воспитательница.

– Пора обратно, на занятие, – сказала она, схватила меня за руку и потащила за собой. Мне хотелось свернуться в клубочек и исчезнуть.

Недавно один мой друг прочитал этот эпизод с грузовичком и сказал: «Черт, Джон, да ты и сейчас точно такой же». Он прав. Я не изменился. Изменилось лишь одно: я выучил, что обычные люди ожидают от тебя в конкретных житейских ситуациях. Поэтому я научился вести себя нормальнее, и теперь меньше рискую кого-нибудь обидеть. Но сам я как отличался от обычных людей, так и отличаюсь – в этом отношении не изменилось ничего.

Аспергерианцам, как и аутистам, зачастую не хватает эмпатии, сочувствия, которое от природы присуще обычным людям и помогает им общаться с себе подобными. Потому-то мне даже не пришло в голову, что Чаки может отреагировать на мои попытки ее погладить иначе, чем реагировала собака. Я, в сущности, не понимал, чем отличаются между собой маленькая девочка и средних размеров пес. И мне не приходило в голову, что способов играть с грузовичком существует гораздо больше, чем один-единственный; поэтому я и не понял, отчего Чаки воспротивилась, когда я хотел показать ей, как играть с машинкой правильно.

Хуже всего было вот что: и учителя, и воспитатели, и вообще большинство людей считали, что я веду себя плохо, даже когда я на самом-то деле изо всех сил пытался быть добрым и хорошим. Поскольку намерения у меня были наилучшие, тем болезненнее было то, что Чаки не пожелала со мной общаться. Раньше я наблюдал, как мои родители беседуют с другими взрослыми, и решил, что мне удастся поговорить с Чаки. Но я упустил из виду главное: чтобы разговор состоялся, необходимо участие обеих сторон. А мне как аспергерианцу этого было не понять. Никак.

Больше я с Чаки никогда не общался.

Завязать общение с другими детьми я тоже не пытался. Чем больше все меня отвергали, тем больнее и обиднее мне было, и тем больше я замыкался в себе. Но обиды не показывал – потому что не умел.

Куда лучше давалось мне общение со взрослыми. Мои обрывистые бессвязные реплики вовсе не губили беседу на корню. Кроме того, взрослых я слушал внимательнее, чем сверстников, потому что считал – взрослые и знают больше. Взрослые занимались взрослыми делами. Они не играли в игрушки, поэтому мне не приходилось показывать им, как правильно играть. Если я пытался погладить взрослого палочкой, он обычно отбирал ее. При этом взрослый не унижал меня – крика не поднимал и ябедничать старшим не бежал. Взрослые всегда все объясняли, поэтому я у них многому научился. А дети объяснять не умели.

Большую часть времени я играл в одиночестве со своими игрушками. Мне нравились самые сложные, особенно кубики и конструкторы. До сих пор помню вкус «Бревен Линкольна» ^[3] – я их грыз, а еще строил из них разные конструкции: можно было возводить хоть крепости, хоть дома, хоть ограды. Когда я подрос, то получил в свое распоряжение очень сложный конструктор, «Умный конструктор», из которого можно было собирать машинки. Я им очень гордился.

Машинки и конструкторы меня никогда не обижали. Они задавали задачку, бросали вызов, когда я раздумывал, как же их правильно собрать. Но они никогда меня не обманывали и не причиняли боли. Я был им хозяином, и мне это нравилось. С машинками и конструктором было спокойнее, чем с людьми. Еще мне почти всегда было спокойно с животными. Когда меня водили гулять в парк, я гладил чужих собак. А когда родители подарили мне пуделя, я подружился и с ним.