Я пытаюсь восстановить черты - Антонина Пирожкова Страница 5

Разговорным русским языком Антонина Николаевна владела в совершенстве, этот талант привлекал к ней многих людей — и старых интеллигентов, и иностранцев, изучающих русский язык, и молодежь. Недаром сам Бабель говорил Николаю Эрдману об устных рассказах Антонины Николаевны: «Вот если бы написать так, как она рассказывает…» И еще одно свойство А.Н. было подмечено Бабелем — умение рассказать о делах сугубо профессиональных, технических так, чтобы и для непрофессионального читателя рассказ был увлекательным. И это свойство читатель обнаружит на страницах книги.

Время от времени журналисты задавали Антонине Николаевне вопрос: как сама она объясняет тот факт, что не была арестована? Быть может, ей послужила защитой уникальная ее специальность? О том, почему ее, «жену врага народа», не арестовали, Антонина Николаевна размышляла неоднократно. Причин на это, по ее разумению, было несколько. Во-первых, у каждого нового главы НКВД была своя политика по отношению к женам репрессированных. Пришедший незадолго до ареста Бабеля на пост главы НКВД Берия жен почему-то не трогал. Одновременно с Бабелем, почти в один день с ним, были арестованы Всеволод Мейерхольд и Михаил Кольцов. Жен же их не арестовали. (Судьба жены Мейерхольда, актрисы Зинаиды Райх, трагична, но «официально» НКВД ничего против нее не имел.)

Кроме того, Антонина Николаевна была действительно уникальным специалистом. У Сталина были свои «любимчики». Летчиков и метростроевцев он отмечал особо, да и заступники у них, в отличие от «братьев-писателей», были. За метро отвечал Каганович, который во время войны готов был даже эвакуировать своих специалистов с Кавказа в Иран — лишь бы сохранить им жизнь. И этим, вероятно, объясняется тот факт, что Антонину Николаевну не тронули. Мало того, что не тронули, — оставили на довольно высокой должности в Метропроекте и продолжали продвигать по службе, конечно, в отведенных для беспартийных специалистов пределах.

Еще одно важное обстоятельство. Во время войны А.Н. посчастливилось. День 22 июня 1941 года застал ее с мамой и дочкой по дороге на Кавказ — Антонина Николаевна была командирована туда для строительства железнодорожных тоннелей. Начальство отдало приказ: в Москву не возвращаться, продолжать следовать к месту назначения. В Москву А.Н. с семьей вернулась с Кавказа только в феврале 1944 года, когда столицу уже не бомбили. Квартиру свою они нашли разграбленной, а на работе А.Н. сообщили, что, пока она была на Кавказе, в Метропроект приходили из органов о ней «справляться». Окажись она в это время в Москве, еще неизвестно, как сложилась бы ее судьба…

Большое место в воспоминаниях Антонина Николаевна отводит родной Сибири. В дореволюционное время Сибирь предстает землей сказочного изобилия. Оно постепенно оскудевает в годы Советской власти. Причем речь здесь идет не только о природных дарах Сибири, но и о ее талантах. Прощаясь с однокурсниками по окончании института, Антонина Николаевна с грустью замечает, что наиболее одаренные студенты пристрастились к водке. С горечью описывает она пагубные привычки своего друга — гениального русского Левши, автора Останкинской телебашни Николая Никитина. Несмотря на то что многие из томских сокурсников А.Н. перебрались в Москву, по окончании сибирских глав они выпадают из книги. Тем не менее в устных воспоминаниях и интервью Антонины Николаевны порой возникали старые знакомые-сибиряки. Вспоминала она, как уже в Москве консультировалась у Никитина по поводу подвернувшейся ей «халтуры» — газгольдера на растяжках. Эта область была незнакома А.Н., а Коля Никитин работал в то время со специалистом по этим вопросам — Юрием Кондратюком. Интересно, что о Кондратюке А.Н. впервые услышала не от Никитина, а от Бабеля. Тот с жаром рассказывал жене об этом выдающемся инженере и изобретателе, о том, как Кондратюка не признают, не принимают его проектов, как он выпустил на собственные деньги книжку о межпланетных полетах…

Время от времени московские томичи собирались вместе. Никитин после неудачного первого брака женился вторично. Новая жена не хотела, чтобы он встречался со старыми приятелями. У Антонины Николаевны сохранился снимок: собрались бывшие томичи, все, кроме Никитина. На обороте снимка надпись: «А где Никитин? Макнём его!» Задорный сибирский юмор, но звучит горько.

В первые годы советской власти, как и в царское время, Сибирь — место обитания ссыльных. Иронией судьбы и после революции в ссылке оказываются революционеры. Это сторонники Троцкого, преследуемые Сталиным. Специалисты, окончившие институт в Женеве, бывшие дипломаты, знатоки архитектуры и искусства коротают вместе длинные сибирские вечера. В организованный ими литературно-политический кружок приглашают А.Н. Она симпатизирует этим людям, озабоченным положением рабочих в сталинской России. Ссыльные интеллигенты подготовили Антонину Николаевну к Москве, к общению с Бабелем, Эрдманом, Олешей — писателями, разделявшими идеалы революции, но не ее методы. А.Н. не вступала в партию, но до последних дней жизни считала, что честный интеллигент со времен Герцена и Чернышевского (да и ранее) не может не сочувствовать революционным идеалам. Что же касается ссыльных «троцкистов» — все они возвратились из Сибири в Ленинград и Москву только для того, чтобы сгинуть в сталинской мясорубке.

Выйдя в середине 1960-х годов на пенсию, Антонина Николаевна возвращается в страну своего детства — повидаться с братьями. В разоренной советской властью Сибири царят теснота, нищета и скудость. Любимые братья, интеллигентные люди, спиваются и болеют. Жизнь ни у кого, даже у семейных, не сложилась…

Часто фигурирует в воспоминаниях Антонины Николаевны дом в Большом Николоворобинском переулке. В этом доме Бабель жил сначала с соседом — австрийским инженером, потом с женой и дочерью, здесь принимал именитых гостей — Лиона Фейхтвангера, Андре Мальро и Андре Жида. Летом 2011 года во время съемок американского документального фильма о Бабеле я провел несколько часов в Николоворобинском переулке. Он остался практически нетронутым. Крутой подъем вдоль Яузского бульвара, от Тессинского переулка к улице Воронцово Поле (бывшая улица Обуха), окружен по обеим сторонам теми самыми домами, которые стояли здесь и при Бабеле. Казалось, тут должен был бы располагаться сегодня музей-квартира Исаака Бабеля. Но московские власти в шестидесятые годы снесли тот самый дом, в котором жил Бабель с семьей, и стоявший рядом с ним точно такой же дом, оставив остальную часть улицы нетронутой. Во время съемок документального фильма я побывал во многих местах, связанных с последними днями Бабеля: был на месте пыточной Сухановской тюрьмы, в бывшем Донском крематории, в дачном поселке Переделкино, откуда забрали Бабеля. Но нигде не ощутил я такой трагической энергии, какую почувствовал рядом с тем местом, где стоял когда-то разрушенный дом в Николоворобинском. Не потому ли мне было так горько, стоя на этом месте, что именно здесь, в этом доме, Бабель обрел свое счастье — впервые за мытарскую, скитальческую его жизнь у него была семья: жена, красивая и умная, двухгодовалая дочка Лида? Не эту ли боль — боль расставания с дорогими, любимыми людьми — ощутил я в тот день?

В воспоминаниях Антонины Николаевны мельком проскальзывает фраза: «Мужественные люди могли вынести и пытки, и были такие примеры, но когда заключенному говорили, что сейчас приведут сюда его жену и маленького ребенка и будут мучить на его глазах, вряд ли кто мог это вынести. И чтобы этого избежать, человек соглашался подписать любые обвинения, а значит, и свой смертный приговор». В этой фразе, быть может, содержится разгадка поведения Бабеля на допросах. Мало того, в ней, возможно, содержится и тайна выживания и относительного благополучия семьи Бабеля. Ведь даже безжалостные люди из НКВД, заключив сделку с арестованным, порой держали свое слово. «Если бы знать…»