Алиенора Аквитанская - Режин Перну Страница 5

Такие же радостные восклицания, какими их провожали в Бордо, они услышали, добравшись до Пуату. Пуатевинская толпа, хотя, должно быть, менее шумно и менее бурно, чем жители Бордо, но столь же рьяно показывала, что одобряет союз лилии и оливы. Церемония, совершавшаяся в соборе святого Петра, — не в том здании, которое мы знаем сейчас, а в другом, более раннем, стоявшем на этом месте до XII или XIII в. — была, впрочем, с феодальной точки зрения не менее важной, чем обряд в соборе святого Андрея, поскольку именно здесь, в Пуатье, новобрачные должны были получить корону герцогов Аквитании. Этот древний меровингский город на протяжении нескольких веков был излюбленным местом пребывания герцогов и их основным феодом: именно здесь их короновали, именно здесь вассалы приносили им клятву верности. И, если наиболее ранние упоминания о самой Алиеноре и ее детстве относятся к Бордо, — считается, что она родилась в замке Белен, стоявшем неподалеку, а детство провела во дворце Омбриер, — то история ее династии связана, главным образом, с Пуатье. История эта была богатой и разнообразной уже к тому времени, когда были коронованы Людовик и Алиенора, и несла на себе отпечаток личности деда последней, Гильома Трубадура.

Он был человеком, не укладывающимся ни в какие рамки, одним из тех, чье распутство превосходит всякую меру снисходительности, но чьи выходки искупаются блеском личности, великодушием, тем, что к себе они относятся с такой же беспечностью, как к другим, и способностью раскаиваться. Наверное, среди тех, кто был сейчас в соборе святого Петра, где Людовик и Алиенора вместе принимали клятву верности от своих вассалов и обещали им покровительство и защиту, нашлось бы немало свидетелей драматической сцены, разыгравшейся примерно за двадцать лет до того: тогда Гильом Трубадур был отлучен от церкви епископом Петром. В ярости выхватив меч, герцог набросился на прелата со словами: «Ты тут же умрешь, если не снимешь с меня отлучение!» Епископ сделал вид, будто подчиняется, а затем спокойно дочитал формулу отлучения от церкви. После этого он подставил шею и обратился к угрожавшему ему Гильому: «Рази, теперь рази!» Гильом, растерявшись, убрал меч в ножны, немного постоял в нерешительности, а потом выкрутился, как умел это делать, при помощи удачного ответа: «Ну, нет. Не рассчитывай, что я помогу тебе попасть в рай!» В другой раз он ответил другому епископу, Жирару Ангулемскому, призывавшему его смириться, словами, которые на нашем современном языке можно было бы передать приблизительно так: «Я смирюсь, как только ты причешешься». На самом деле славный прелат был совершенно лысым.

Подобные столкновения с духовенством из его владений сопровождали всю жизнь Гильома IX Аквитанского, и почти всегда причиной их становились истории с женщинами. В частности, у него была связь, которую он бесстыдно выставлял напоказ, с некоей виконтессой де Шательро, носившей символическое имя Данжероза ^[7]. В Пуатье ее прозвали Мобержонной, поскольку Гильом не постеснялся поселить ее вместо своей законной жены, Филиппы Тулузской, в только что выстроенном по его приказу для герцогского дворца красивом донжоне, который называли башней Мобержон. Родной сын Гильома рассорился с ним из-за Данжерозы.

Но этот знатный вельможа, кроме того, что был шутником и распутником, был еще и талантливым поэтом. Он — первый по времени из наших трубадуров и благодаря одному из тех контрастов, которыми так щедро отмечены его личность и поэзия, оказался и первым из тех, кто воспел в своих сочинениях тот куртуазный идеал, который будет иметь невероятный успех и питать нашу средневековую поэзию в период ее наивысшего расцвета. Кроме того, Гильом IX, в конце концов, исправился. Его последнее стихотворение свидетельствует об искреннем раскаянии, посетившем этого неисправимого искателя наслаждений; и он, которого в отличие от большинства сеньоров того времени совершенно не занимали религиозные учреждения, в конце концов пожертвовал одно из своих владений, Орбестье, расположенное поблизости от обширных земель Талмондуа, излюбленных охотничьих угодий герцогов Аквитанских, для того, чтобы основать там монастырь ордена Фонтевро, куда удалились его жена Филиппа и их дочь Одеарда.

Наверное, не один барон, хорошо осведомленный об истории рода герцогов Аквитании, устремлял на Алиенору вопросительный взгляд. Много ли у нее общего с ее грозным дедом? Она унаследовала от него фамильную красоту, передававшуюся у герцогов Аквитанских из поколения в поколение, а кроме того, вкус к поэзии, веселый нрав и, возможно, достаточно дерзкое остроумие. Что касается ее супруга, то здесь с первого взгляда становилось понятно: он не из тех, кого отлучают от церкви из-за любовных приключений.

Впрочем, что бы там ни было в прошлом, казалось, оно не слишком отягощает эту сиявшую молодостью и излучавшую радость чету новобрачных, которая по окончании обряда снова уселась во главе обширного пиршественного стола в большом зале герцогского дворца. Интермедии следовали одна за другой: игры менестрелей и песни трубадуров перекрывали гул разговоров и звуки шагов пажей, уставлявших блюдами с мясом высокие серванты и наливавших вина гостям. Веселье было в самом разгаре, когда кто-то из своих, приблизившись к аббату Сугерию, сидевшему за столом, соседним с тем, который возглавляли молодые супруги, прошептал ему на ухо несколько слов, заставивших того побледнеть. Сугерий поглядел на принца, сидевшего рядом со своей Алиенорой и сиявшего улыбкой: Людовик явно входил во вкус своей новой роли: казалось, вступление в брак и герцогская корона сделали его совершенно другим человеком, несмотря на то, что он уже несколько лет носил королевское кольцо. Мгновение поколебавшись, Сугерий встал и, приблизившись, с торжественным видом опустился на одно колено перед тем, кто отныне был королем Франции.