Княгиня Ольга - Алексей Карпов Страница 5

Псковские краеведы XIX—XX веков попытались реконструировать описанную авторами Степенной книги встречу, исходя из того, что знаменательная переправа имела место у самой Выбутской веси. «В окрестностях Выбут, — писал в 70-е годы позапрошлого века историк Н. К. Богушевский, — …прохожих и теперь перевозят через реку в челноках особенной конструкции, выдолбленных из толстых стволов осин. В таком челноке могут поместиться не более двух человек. Управляет челноком рыбак или перевозчик — одним веслом или багром». По словам другого знатока местной старины, протоиерея В. Д. Смиречанского, рыбаки искусно управляют такими лодками-«душегубками» с помощью рук и ног, а иногда и шестом, «ежеминутно опасаясь быть опрокинутыми быстрыми волнами реки… Маленькие, выдолбленные из дерева лодки крестьяне находят более удобными для переезда через реку. Жители правого берега, против погоста Выбуты, переезжают на левый берег в таких корытах, иногда связанных по два. При этом управляющий должен быть ловким, а пассажир должен сидеть смирно, чтобы переправа обошлась без приключений, которые не редки. Здесь страшна не глубина, а сильное течение, с которым совладать не всякий в силах…»

Так было в XIX веке, так могло быть и раньше. Но нарисованная картина разительно отличается от той, что изображена в летописи. Да и вообще Выбуты не слишком подходят для переправы на лодке. Это место было знаменито другим — бродом через реку Великую, который сохранял стратегическое значение и в XV, и в XVI веках. Хотя автор Жития Ольги в редакции Степенной книги и разделял мнение о Выбутах как о родине святой, сцену переправы он, скорее всего, создавал, имея в виду другую местность — либо в районе самого Пскова, либо еще ниже по течению Великой, ближе к ее впадению в Псковское озеро. Именно здесь Великая, как бы оправдывая свое название, становится по-настоящему широкой и полноводной — такой, что описанная в летописи переправа — с долгими присматриваниями, разговорами, угрозой броситься в «глубину реки сей» — становится по крайней мере возможной.

Другие народные предания о княгине были записаны в Псковской земле позднее — в XIX и даже XX веках. В них Ольга уже совсем лишена каких бы то ни было исторических черт. Она предстает то великаншей-богатыркой, способной переносить в рукаве или в подоле своего платья огромные валуны, то колдуньей-чародеицей, чьи наполненные золотом и серебром погреба можно увидеть только один раз в году, в Ольгин день, 11 июля, — но всегда мудрой, исполненной целомудрия девой. Женихами Ольги в этих преданиях становятся и другие, помимо Игоря, почитаемые в Псковской земле исторические деятели — например, князь Владимир (внук Ольги князь Владимир Святой?) или Всеволод (первый псковский святой князь Всеволод-Гавриил Мстиславич, умерший в 1138 году?).

Народное представление об Ольге как о княгине-простолюдинке отразилось не только в летописи и местных псковских преданиях, но и в агиографической литературе. По словам авторов Жития, святая «отца имела неверующего (в оригинале: «неверна сущи». —мА.К.), также и мать некрещеную, от языка варяжского, и не из княжеского рода, ни из вельмож, но из простых была человек» — показательно, что эта фраза одинаково читается и в Псковской редакции Василия-Варлаама, и в редакции Степенной книги.

Но так ли было на самом деле? Та выдающаяся роль, которую княгине суждено было сыграть в русской истории, ее исключительное положение в княжеском семействе еще при жизни Игоря (об этом речь впереди), да и само ее наречение в летописи однозначно свидетельствуют о ее высоком происхождении — во всяком случае, по меркам древней Руси ^[4].

Особенно показательно имя княгини. В языческом обществе имя — это всегда знак определенной особости, выделенности из обычного круга. Прежде всего это относится к женским именам, которые вообще очень редки и появляются значительно позже, чем мужские.

Начальная русская история знает не более десятка женских имен. За небольшим исключением все они — даже не собственно личные имена, а производные от мужских имен — как правило, отца (или какого-нибудь другого родственника) или мужа. В древней Руси и позднее, в XI—XIII веках, женщин крайне редко называли по имени, но чаще — по отчеству или имени мужа: например, «Ярославна», «Всеволодовна» («Все-володова дщи») в первом случае, или «Святополчая», «Володимеряя», «Всеволожая» и т. д. — во втором. В той или иной степени к именам мужей или отцов восходят и имена первых известных нам русских женщин, живших в X веке. Так, в имени полоцкой княжны Рогнеды, будущей жены князя Владимира Святого, явственно угадывается имя ее отца Рогволода; в имени Малуши, матери Владимира, — ее отца Малка Любечанина. Скорее всего, от соответствующих мужских имен образованы и имена упомянутой в договоре Игоря с греками некой «Сфандры, жены Улебля (Улеба. — А.К.)», или Малфреди, умершей в 1000 году, — дочери или жены какого-то оставшегося неизвестным нам Малфреда ^[5].

Имя Ольги — из того же ряда. Обычно его считают скандинавским, отождествляя со скандинавским именем Helga, и переводят как «святая». Но это не совсем верно. Имя Ольга — женская форма мужского имени Олег, и можно думать, что в качестве таковой оно получило развитие уже на Руси, подобно тому как скандинавское имя Хельга представляет собой женскую форму мужского имени Хельги (Helgi), получившую развитие на скандинавской почве ^[6]. Что же касается мужского имени Хельги, то оно приобрело значение «святой» лишь с распространением христианства в скандинавских землях, то есть не ранее XI века. В языческую эпоху это имя значило, прежде всего, «удачливый», «обладающий всеми необходимыми для конунга качествами» и оставалось чрезвычайно редким, относясь к небольшой категории «княжеских» имен, причем таких, которыми нарекали главным образом эпических, легендарных героев.