Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский Страница 5

Как это ни удивительно, в сумбурных боях 28–29 мая японцами было взято очень мало пленных. Точное их число установить невозможно, так как некоторые из захваченных были убиты японцами вскоре после пленения. ^[12] Однако трое – красноармейцы 175-го отдельного моторизованного стрелковопулеметного батальона Федор Гриненко и Степан Степура, взятые в плен ранеными в ходе неудачной атаки 2-й роты 28 мая и красноармеец 149-го мотострелкового полка Батыр Кайбалеев, сдавшийся ранним утром следующего дня, были вывезены на маньчжурскую территорию. Уже на следующий день японское новостное агентство «Домэй» сообщило о пленении в боях 28 мая 4 советских и 5 монгольских солдат, отметив в частности, что «…пленные были весьма удивлены хорошим обращением к ним и особенно тем, что им дали сигареты и напитки». Подробности хорошего обращения, продемонстрированного, предположительно, солдатами 4-й роты 1-го батальона 64-го пехотного полка (командир роты поручик Сомейя Хацуо), изложил по возвращении из плена красноармеец Федор Гриненко: «…Меня ранило, я упал и меня накрыли японцы, скрутили руки назад и потащили волоком за веревку. Дорогой я зацепился головой за куст, они дергали веревкой, точно бревно тащили. Притащили к машине, привязали к ней и стали издеваться. Избили до потери сознания. Потом подвели ко мне раненого японца, а он вырезал мне на левой ладони знак. Просил у них пить, а они бросали в лицо песок. В тылу допрашивали, но я ничего не сказал, тогда они схватили меня и бросили в прогоревший костер, меня очень жгло, но они еще накрыли каким-то тяжелым брезентом, я задыхался и не думал быть живым». В течение следующих нескольких дней агентства «Домэй» и «Кокуцу» распространили в прессе интервью с русскими пленными и фотографию девяти сидящих на земле связанных солдат. 2 июня агентство «Кокуцу» уже сообщало, что «среди пленных имеется значительное число советских солдат еврейской, украинской и бурятской национальности» (бурятом сочли ногайца Кайбалеева), а 5 июня было опубликованы интервью с тремя «русскими» пленными. ^[13]

Из числа военнослужащих РККА пропавших без вести в майских боях, из плена вернулось три красноармейца. Четвертым пленным был упоминавшийся выше младший политрук Александр Комаристый, убитый японцами 29 мая. Его труп был обнаружен при очистке поля боя в первых числах июня: «…на поле боя подобран зверски изуродованный труп младшего политрука Комаристина – отрезан нос, выбиты зубы, голова пробита штыком» ^[14].

Гибель Александра Комаристого впоследствии неоднократно была использована политотделом 1-й Армейской Группы для иллюстрации бойцам и командирам РККА возможных последствий сдачи в плен противнику, например в редакции «…выбили зубы, раздробили челюсти, отрезали нос, выдавили левое яйцо, на спине и на руках вырезали звезды» Упоминание вырезывания на спине и руках звезд и отрезания носа можно было бы счесть пропагандистским преувеличением, если бы не одно обстоятельство. По возвращении из японского плена красноармеец Федор Гриненко, захваченный менее чем за сутки до пленения политрука Комаристого, продемонстрировал комиссии по опросу военнопленных «знак», вырезанный на своей ладони, а красноармеец Иван Поплавский, плененный в июле, в своем рассказе упоминал, что захватившие его солдаты хотели ему клинком отрезать нос. Особую жестокость обращения с Александром Комаристым можно объяснить демонизацией японцами образа политрука, которого всегда можно было опознать по нарукавным знакам в виде звезд.

Затишье, наступившее на Халхин-Голе после майских боев, закончилось 17 июня. Новый виток постепенной эскалации конфликта к первым числам июля привел к перерастанию его в полноценную войну. Одним из наиболее масштабных эпизодов начала этой войны было Баин-Цаганское сражение, развернувшееся ранним утром 3 июля, когда переправившиеся через Халхин-Гол три полка японской пехоты были последовательно атакованы частями 7-й мотобронебригады и 11-й танковой бригады, а затем и батальонами 24-го мотострелкового полка и монгольскими частями. Встречный бой был исключительно ожесточенным. Экипажи танков, подбитых и сожженых в глубине японской обороны, в случае пленения, как правило, сразу уничтожались, раненых беспощадно добивали. Реалии Баин-Цагана можно представить себе из отчета командира танка БТ-5 16-го отдельного танкового батальона Виктора Горбатенко:

«…3-го июля с.г. мы неожиданно получили приказ о выступлении с выжидательной позиции прямо в бой, перед нами лежал 50-клм. марш. Все с напряжением ждали, когда мы вступим в бой. На марше все машины шли очень хорошо и трудно было нашему экипажу сделаться отстающим и потерять право участия в бою. Прийдя на исходную линию немедленно было сброшено все с машины, пушки и пулеметы вытерты и через 20 минуть машины уже вышли в бой. Подходя к противнику, которого не могли определить где он, большинство экипажей ехали с открытыми люками и так как впервые приходилось встретится в бою, и когда самураи открыли ураганный огонь, то здесь уже было все ясно и сам противник был обнаружен. Проходя вглуб противника все машины, а также и наш танк шли очень с большой скоростью и несмотря на то, что со стороны наших танков не было достаточного огня, противник был уничтожен и сломлен морально – ходом наших могучих машин. Проходя передовые линии противника в время атаки в наш танк было нанесено 4 прямых снаряда, которые из них попали – один в лобовую бронь, разбил сварку, 2-й прямой недалеко от ниши башни пробил 2 стенки, 3-й сбил сварку передних люков (петель) и последний прямой в борт, пробив бензобак и разорвался в моторе. Машина внезапно вспыхнула огнем, мы вынуждены были покинуть танк, неуспев нечего взять с собой, в танке был ранен мех. вод. т. Волошин. Когда выскочили из машины по нас был открыт пулеметный огонь, которым я и башеный стрелок сразу были ранены. Выскочили не вместе, а примерно метров в 20 один от одного, двигаться назад возможности не было, так как огонь не давал возможности подняться. Я лежал около танка метров в 15, который горел. Пролежав примерно 1 час по направлению к нам шли 12 японцев, которые подбирали своих раненых и двигались на нас. Мне нечего нельзя было сделать, как вытащить наган, взвести и положить под грудь и леч лицом вниз, раскинув руки в стороны. Когда ко мне подошли, конечно трудно описать то состояние, в котором я находился, но все же внешний вид сделан мной в это время не обратил никакого внимания на самураев и они видимо посчитали меня убитым. Подойдя к башенному, они услышали его стон и вытащив его револьвер застрелили. Я после этого, когда они скрылись имел целью продвигаться только к рике, т. е. глубже им в тыл, так как выхода иного никакого не было. Когда проходил эскадрон их конницы за склон горы, я пополз к ним в след и сразу же скрылся в овраге в комыше, оттуда к вечеру добрался ползком маскируясь в реке в кусты. Просидев до ночи, я начал двигаться по направлению обратно, но артелерийский огонь и пулеметная стрельба сбила меня с курса и я попал на левый флан за «Развалины» и только на 3 сутки я пришел в часть…».