Вёшенское восстание - Андрей Венков Страница 5

Через три недели Я.С. Родин стал членом суда над экспедицией Подтелкова.

Оглушенные стрельбой и непонятными лозунгами, старики-делегаты дружно проголосовали на съезде за списки большевиков и левых эсеров и с чувством облегчения вернулись в свой «тихий угол».

Вместе с ними на Верхний Дон хлынули искавшие прибежища «вожди» разбитых контрреволюционных отрядов. Известный всему Хоперскому округу авантюрист и «социалист» Дудаков объявился в станице Мигулинской под фамилией Сидоренко и вскоре стал заведовать в Верхне-Донском коопсоюзе яичным отделом.

Под влиянием таких «гостей» на Верхнем Дону в начале апреля зародилась мысль отмежеваться от беспокойной Каменской и, основываясь на постановлении одного из калединских Кругов, организовать свой округ – Верхне-Донской. «Был созван съезд представителей от казаков станиц нового округа и был избран окружной совет, состоявший из заклятых врагов Советской власти», – вспоминали сами белые ^[8].

Последняя телеграмма в центр с Верхнего Дона пришла 23 апреля и гласила: «Советская власть Верхне-Донского округа организована Вёшенской. Распоряжения направлять Вёшенскую, подробности почтой. Председатель Поляков» ^[9]. После этого, ссылаясь на весенние полевые работы, Совет прервал связь с Ростовом и Новочеркасском окончательно.

Кто такой был «председатель Поляков» – пока неизвестно. Один лишь раз промелькнуло в печати, что «в Вёшенском окружном Совете председателем был даже расстриженный поп, отчего власть эта никогда не пользовалась авторитетом среди широких слоев и трудящихся масс на Дону» ^[10].

Весной 1918 г. на Дон надвигалась волна немецкого нашествия. Советские украинские войска с боями уходили на восток, впереди них катилась орда дезертиров, анархистов, просто бандитов. Грабежи и бесчинства этих элементов, прозванных в народе «чертовой свадьбой», давали прекрасный агитационный материал в руки белых. Положение советской власти, которая держалась на Дону лишь в пролетарских центрах, стало критическим. Белые воспрянули духом. Гремели бои под Новочеркасском и Александровск-Грушевским.

В этой сложной ситуации основной задачей большевиков было не допустить вторжения немцев на Дон, а если это случится, то локализовать конфликт и не дать ему разрастись в германо-советскую войну. Чтобы лишить немцев повода вторгнуться на территорию Донской области вслед за отступающими советскими украинскими войсками, была дана телеграмма за подписью В.И. Ленина, требовавшая разоружения всех войск, переходящих границу Украины и Дона ^[11]. Телеграмма подобного же содержания была разослана во все местные Советы пограничной зоны.

Для верхне-донцов все эти события были делом далеким и смутным. В хутора доходили неясные слухи о боях под Новочеркасском, под Морозовской, об угрозе немецкого нашествия.

Громом среди ясного неба стала телеграмма из окружного Совета о том, что «положение катастрофическое, необходима всеобщая мобилизация».

«Что за катастрофа? Против кого мобилизация?» – заволновались хуторяне. «Большевики вторглись в округ, режут, грабят и жгут. Дон обещали отдать китайцам», – заявили домовитые, имевшие из станиц «самые последние» новости.

29 апреля немецкие войска заняли станцию Чертково и перерезали Юго-Восточную железную дорогу. Прямая связь Ростова и Новочеркасска с Москвой была прервана. Помимо этого занятием Чертково немцы отрезали от центральной России советские украинские войска, перешедшие донскую границу в районе станции Миллерово. Поэтому некоторые украинские отряды решили пробиваться на север, в Воронежскую губернию, кружным путем, походным порядком через верхнедонские станицы.

Тираспольский отряд 2-й социалистической армии высадился на станции Шептуховка и проселочными дорогами двинулся на северо-восток, надеясь добраться до станции Калач. Путь его лежал через лучшие в округе черноземные земли Мигулинской станицы. Последней весточкой была телеграфная лента: «Я начальник Тираспольского отряда… Мне необходимо срочно получить русских 3-линейных патронов. Невысылка патронов может вызвать серьезные последствия для отряда» ^[12].

30 апреля председатель Мигулинского станичного Совета И.Ф. Дрынкин получил из хутора Сетраковского телеграмму, что в хутор прибыли на автомобиле шесть квартирьеров, за ними идет полк кавалерии, четыре батареи и пехота.

Незнакомый автомобиль видели у хутора Мрыхина и у самой станицы.

Отставному подъесаулу Ивану Федоровичу Дрынкину было уже за 70. Постоянным местом его обитания был хутор Верхне-Чирский, где в наемной полуразрушенной, разгороженной хате жила его жена и «четверо-пятеро» взрослых детей, не имеющих определенных занятий. Чтобы прокормить всю эту ораву, выход был один – вновь идти на службу. В четырнадцатом году Дрынкин баллотировался в станичные атаманы и собрал большинство голосов, но окружной атаман не утвердил его «по весьма преклонному возрасту…» и как «употребляющему спиртные напитки, оставившим это зло месяцев 6 тому назад, по всей вероятности, благодаря одному – что их достать негде, ввиду прекращения торговли…» В семнадцатом Дрынкин вновь баллотировался в атаманы и, благодаря «демократическим тенденциям», этого поста добился. В марте 1918 г. после долгих оттяжек он «перекрестился» в председатели «Совета».

Прекрасно понимая, что его председательство и атаманство прекратятся, как только красные придут в станицу, «народный избранник» апеллировал «к народу». Нарочные помчались с отчаянным призывом, и к вечеру выборные от ближайших хуторов уже были в Мигулинской. В разгар сбора, когда Дрынкин расписывал грабежи и насилия, чинимые большевиками, была получена вторая телеграмма из хутора Сетраковского о том, что туда «прибыла кавалерия, артиллерия и пехота, ведут себя спокойно, никого не обижают, за все платят».

Какие доводы приводил Дрынкин и что кричали его сторонники – неизвестно. Скорее всего, потрясали телеграммой из центра с приказом о разоружении переходящих границу частей, чтобы предотвратить «войну Дона с немцами». Красноармейцев пытались представить деморализованной массой, опасной даже для советской власти. Истинная подоплека выступления была не ясна даже «старикам», и «после недолгих размышлений сбор единогласно решил предупредить кровавую бойню и разоружить красноармейцев. И для этого было решено объявить всеобщую мобилизацию от 20 до 55 лет» ^[13]. На что надеялись Дрынкин и пригревшиеся у него под крылом хоперские мятежники, пускаясь на эту авантюру, не понимали впоследствии даже сами белые. «Так вероятно и не выяснится, на что надеялись мигулинцы, вынося такое решение… Неизвестно было… что это за части, каковы у них планы», – писали белогвардейские газеты.