Генеральный секретарь ЦК КПСС, первый президент СССР Михаил Сергеевич Горбачёв - Тамара Красовицкая Страница 5

В 1950 году Михаил Горбачёв поступил без экзаменов в МГУ имени М. В. Ломоносова. Свое поступление на юридический факультет он объяснял, не выделяя особых заслуг: «После войны, выбившей миллионы молодых людей, в стране был такой голод на квалифицированные кадры, что для поступления в вуз достаточно было только желания. У нас из школы даже те, кто учился много слабее меня, почти все поступили». Тем не менее для провинциального подростка это, конечно, поступок, выделявший среди тех, кто «много слабее»: «У нас ведь никогда не переводились Ломоносовы».

Р. М. Титаренко в год поступления в Московский государственный университет. 1949 г.

Для зачисления без экзаменов, как это произошло с Михаилом, надо было быть медалистом. Михаил окончил школу только с серебряной медалью («четверку схватил по немецкому»). Обладание медалями давало существенные льготы при поступлении. Медалистов было немного (1–2 на школу), их ставили в пример, им завидовали, на них хотели быть похожими. Но серебряные медалисты все-таки сдавали один вступительный экзамен.

Жажда учиться и стремление вырваться в большой мир были столь сильны, что он готов был подать заявления сразу в пять вузов. Но нацелился все же на элитные московские вузы. Профессии, получаемые на выходе из института, пользу от них не всем на селе было уразуметь. Например, от профессии дипломата. В конце концов, Михаил отправил документы на юрфак МГУ.

Его «зачислили с общежитием» даже без собеседования. На решение приемной комиссии принять без собеседования вполне могли повлиять его нетипичные анкетные данные. Провинциальный школьник, а не фронтовик, он отличался от большинства своим рабоче-крестьянским происхождением, и в особенности главным козырем – орденом. К тому же в свои девятнадцать успел стал кандидатом в члены партии еще в школе.

В сентябре 1950 года мать собрала чемодан с нехитрыми пожитками, Михаил в своем единственном костюме сел на поезд, отправлявшийся в Москву. Он впервые покидал Ставрополье и уносился – на этот раз уже не в мечтах – в другой, неизвестный ему и уже потому притягательный мир.

В тогдашних условиях его отъезд был равнозначен первой поездке за рубеж, поскольку и вправду выводил его за границу единственного и привычного мира. Поезд нес его через лежавшую еще в руинах и пока малоизвестную ему страну. Михаил с волнением всматривался в подлинную драматическую реальность жизни миллионов людей. Пять лет спустя он без особого желания вернется на работу в Ставрополь и проведет в родном крае еще 23 года, но это будет уже совсем другой человек.

Все для провинциального юноши было впервые: Красная площадь, Кремль, Большой театр – первая опера, первый балет, Третьяковка, Музей изобразительных искусств имени Пушкина, первая прогулка на катере по Москве-реке, экскурсия по Подмосковью, первая октябрьская демонстрация…

«Худощавый мальчик, небольшого роста, и вместе с тем с медалью или орденом на застиранной гимнастерке. Юрфак в те времена был полон таких гимнастерок, да и орденов с медалями хватало. Однако они принадлежали студентам отнюдь не мальчикового вида. Дело было после войны, и факультет четко делился на “школьников” и “фронтовиков”. “Так кто же он, этот Мишка Горбачёв – сын полка”, – недоумевали мы, то есть “школьники”. Возможно, такой же вопрос будоражил и “фронтовиков”. Вскоре ситуация разъяснилась. Студент Горбачёв не был фронтовиком. Он вроде бы еще подростком получил свой орден или медаль за трудовые подвиги на полях родного Ставрополья. Итак, в наших глазах он не имел статуса “фронтовика”, но и не попадал в сословие “школьников“. Наверное, так же воспринимали его и “гимнастерки” – фронтовики. И, кто знает, возможно, это обстоятельство сыграло свою роль в формировании личности и судьбы юного Миши Горбачёва». Михаил в университете стал заместителем секретаря комсомольской организации юридического факультета по идеологии. Вспоминает он, его считали чуть ли не «диссидентом» за радикализм. Однако была лишь сохраненная им в Москве привычка спорить с преподавателями. Она выглядела в глазах тех, кто ему симпатизировал, диссидентством… В восприятии студентов университет был храмом науки, средоточием умов, очагом молодой энергии, порыва, поиска. Преподавательский состав был разнообразный и оригинальный. Многие знаменитые ученые, академики преподавали в МГУ, вели там лекционные курсы. Их лекции открывали новый мир, целые пласты человеческого знания, вводили в логику научного мышления, дискуссий. «Профессор Галанза, – вспоминал однокурсник Горбачёва Леонид Волков, – в пронзительно-голубых глазах которого застыла какая-то безнадежная печаль, читал нам всеобщую историю государства и права. Законы царя Хаммурапи и законы Солона, Великая хартия вольностей… Все это он читал как стихи на память, но как бы про себя. Или, может быть, для себя, поскольку понимал, что сидящим амфитеатром юным болванам всего этого блеска и нищеты мира не понять и не запомнить. И на экзаменах разрешал заглядывать в книжки и шпаргалки… А была ведь еще история политических учений – от Аристотеля до наших дней. Громогласный армянин, профессор Кечекьян читал ее, разумеется, с классовых позиций. Но они были как бы за скобками. А в мозг ввинчивались интереснейшие вещи и звонкие имена: швейцарец Блюнчли – органическая теория, Огюст Конт – позитивистская теория, Леон Дюги – солидаризм».

Юридический факультет давал весьма разносторонние знания, но нужно было учиться пользоваться ими. Да и как не спорить, не научаться владеть словом, учиться убеждать и переубеждать других? Михаил часто задавал вопросы, уточнял, обращая внимание на себя. Усвоение собственно юридических предметов требовало основательного знания современных социально-экономических и политических процессов и должно было происходить в контексте овладения основами всех общественных наук.

Первые три года учебы Горбачёва совпали с годами «позднего сталинизма», нового витка репрессий, знаменитой кампании против «безродного космополитизма» и т. д. Шли большие факультетские собрания. Атмосфера была предельно идеологизирована. Как и повсюду, господствовали беспрекословные схемы сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)», признававшегося эталоном научной мысли. Учебный процесс ощущал на себе жесткие идеологические рамки, они давали о себе знать на лекциях, семинарах, в диспутах на студенческих вечерах. Это понимание подтверждалось и закручиванием гаек во всех областях – идеологии, культуре, науке, политике, затронувшим немалое количество населения. Михаил «уходил» в читальные залы библиотек, занимался самообразованием, наверстывал пробелы знаний, не заполнявшиеся вузовскими учебниками и «рекомендуемой» литературой для чтения. Часто в этом лежала юношеская потребность самостоятельного мышления и взросления. Михаил Горбачёв позднее вспоминал: «Я, в общем, дважды пережил ситуацию, связанную со Сталиным. В первый раз, когда умирает Сталин. Я студент Московского университета. У нас тогда еще отношение к Сталину не поколеблено было, вера сохранялась. Я ведь вступал в 10-м классе в партию, выбирал тему о Сталине, писал сочинение, я верил в коммунизм, верил в Сталина, верил в победу, в его роль в завоевании победы. Но мы ведь были детьми своего времени. Надо было многому совершиться, чтобы я дошел до того, что занялся борьбой со сталинизмом. А тогда это так было. И мы стоим со Зденеком Млынаржем – это помощник Дубчека по Пражской весне, мы с ним учились на одном курсе, в одной группе – стоим в мертвой тишине – умер Сталин. И Зденек спрашивает: «Мишка, что же с нами будет?» Вот состояние… Это шок был».