Близкие люди. Мемуары великих на фоне семьи. Горький, Вертинский, Миронов и другие - Игорь Оболенский Страница 5

* * *

А потом встретилась с главным человеком своей жизни. С Гришей.

Я уже жила тогда в Москве, у меня даже была своя квартира. Бабушка мне на нее дала деньги, она сама в Нальчике жила. Одно время преподавала в школе. А потом работала в библиотеке….

Забыла, где она находилась. Знаете, у меня очень плохая память стала. У меня муж умер в одночасье, не болея. И я собрала лекарства и выпила, не хотела жить. После этого меня забрали в больницу и лечили электрошоком. Причем взяли расписку у моей сестры, что она не против. Она не понимала, что это такое. И расписку дала.

После этого моя память ухудшилась. Электрошоком лечили депрессию, чтобы не вернулось желание снова покончить с собой. Довольно жестокий способ лечения, надо признаться. А до этого память была прекрасной. Учительница говорила: «В ваш класс противно входить. Одна Кереселидзе сияет, как звезда в тумане».

Так меня одноклассники и называли. Если опаздывала, говорили: «Наша звезда в тумане опоздала».

Я ведь чудом осталась в живых. Выпила смертельную дозу снотворного. И не просыпалась и не просыпалась. Атак получилось, что в тот моменту меня жила грузинская девочка, дальняя родственница. И она позвонила Свете, моей сестре. Та забила тревогу…

— Вы с Григорием Израилевичем были красивой парой.

— Вы были знакомы?

— Да, за месяц до его 60-летия познакомились. Я написал о нем статью «Интерактивный Горин». Он ведь очень увлекался интернетом.

— Совершенно верно! Я помню ту статью. Так это Вы ее написали?

Мы познакомились с ним, когда он был начинающим писателем. Они с Аркадием Аркановым тогда свою первую вещь сочинили. «Лестничная клетка» называлась их пьеса. Я прочитала ее и мне не понравилось. Они должны были нести ее в Театр Сатиры. И Гриша сказал Аркадию о том, что мне не понравилось. Арканов ответил: «Ну не все же там дураки!». Но и главному режиссеру театра Валентину Плучеку их пьеса тоже не понравилось. С тех пор Гриша всегда внимательно прислушивался к моему мнению.

— Вы понимали, что Ваш муж — великий драматург?

— Понимала. А он сам? Не знаю. Гриша скромный был. Он был уверен в себе, конечно. Но с поднятым носом не ходил.

— Между знакомством и свадьбой большой промежуток прошел?

— Нет. Свадьбы-то как таковой и не было. Я не хотела. Мы зарегистрировались и уехали в Прибалтику. Когда вернулись, отметили с друзьями. И началась наша жизнь.

У нас было полное доверие. Он мне такие письма писал, если бы вы знали. Я уезжала в санаторий — в Кисловодск, Ессентуки — и он мне все время писал. Переживаю, что не могу сейчас найти эти письма.

— А какие у него были пьесы! Как он мог так писать?

— Родился таким… Когда мы познакомились, он еще был врачом. Я тогда работала в библиотеке имени Ленина, в зале периодической печати. И, конечно, читала там все журналы, которые выходили. И вот как-то прочла в журнале рассказ о собаке.

А у нас всегда были животные в доме. В Нальчике была большая территория — половина дяде принадлежала, половина нам. У дяди все время жили собаки, он был заядлый охотник. И его собаки любили спать на нашей территории, на открытой терраске. Мы их очень любили.

И вот мне попадается Гришин рассказ «Я Рекс». Я его прочла и запомнила фамилию автора, Горин тогда еще не был известным.

В один прекрасный день ко мне зашла пришла приятельница моей сестры и попросила пойти с ней к ее знакомому, Грише Горину, чтобы отдать деньги.

Помню, за окном уже темно было, я спать собиралась. Но, услышав фамилию, конечно же, пошла с ней. Так мы и познакомились. Оказалось, что мы соседи. Меня тогда приятно удивило, сколько у него в доме книг, с пола до потолка полки стояли.

Мне Горин был интересен как автор того рассказа. А потом мы стали встречаться, видимо, я ему понравилась. Я инициативу никогда не проявляла. А через два месяца он сделал мне предложение…

— Каким он чаще бывал — веселым или грустным?

— Грустным не бывал. Не скажу, что весельчак. Но мне с ним было легко.

— Когда дома собирались компании, Вы были хлебосольной грузинской хозяйкой?

— Конечно! Мы жили на улице Горького, сегодня это Тверская, и каждый день у нас были гости. Если не успевала приготовить, просила Гришу купить что-то для гостей. Он покупал. Я ведь работала все время, не была просто женой писателя. Вставала утром и бежала в школу.

— Вы готовили сами?

— Да, жаль сейчас разучилась грузинскую еду готовить. Какие у нас были вечера! Эльдар Рязанов был нашим другом. Гриша написал сценарий для него. Они очень любили друг друга. У Эльдара недавно был день рождения. Хотела его поздравить и забыла… Это все последствия электрошока…

— А как Горин работал?

— У него был кабинет. Поначалу мы жили в двухкомнатной квартире. Я уходила, он просыпался и работал. Потом переехали в трехкомнатную.

Писал на машинке. Я потом все проверяла, он много ошибок делал. Гриша и сам мне читал, на слух. Он хорошо это делал, мастерски.

Как работал? «Мюнхгаузена» когда писал, я была в санатории, и он ко мне приезжал. Я что-то приболела, он меня выгуливал, и говорил: «У меня не получается пьеса. Я, наверное, повешусь». И я ему ответила: «Если ты так сделаешь, то люди будут говорить: «Это тот самый Горин, который повесился из-за Мюнхгаузена». Он потом так и назвал пьесу — «Тот самый Мюнхгаузен».

Это была его первая настоящая вещь и она рождалась непросто. Потом уже проще было. Пришел успех, и он поверил в себя.

— Кто бывал у вас дома?

— Марк Захаров, Шурик Ширвиндт, Андрюша Миронов. Андрей был самый любимый и самый близкий. Как брат. До сих пор плачу из-за него. Ради него мы поехали в поездку в Прибалтику, и та поездка оказалась последним совместным путешествием.

Миронов сам захотел, чтобы мы поехали. И все оказались там. Он не болел ведь…

Я была на том спектакле. «Безумный день, или женитьба Фигаро». Андрей с таким энтузиазмом играл этот спектакль, всего себя отдавал. И я ему в антракте сказала: «Андрюша, не надрывайся так. Ты не выживешь». И во втором акте это случилось. Я себе не могу это простить до сих пор. Хотя сказала ведь для того, чтобы он поберег себя. Он всегда был такой, не щадил себя, но в тот раз был еще более активен. Какой-то надрыв чувствовался.

Он умер фактически у нас на руках. Мы его тело везли обратно в Москву. Вдоль всей дороги стояли люди и аплодировали великому артисту. Какая-то мистика.

Андрей очень легкий был, солнечный. Не помню, чтобы у него была депрессия. Да, он не всегда хохотал и веселился. Но грусти не помню. Он любил Гришу, был его первым другом. Я до сих пор не могу себе представить, что Миронов умер.