Датский король - Владимир Корнев Страница 5

— А это не у вас он написал «Заратустру»?

— О нет! — поспешила признаться немка. — Если я не ошибаюсь, даже не в Германии. Веймар не может этим похвастать — здесь великий Ницше только похоронен.

После кладбища фрау Флейшхауэр заставила своих гостей «созерцать» картины «знаменитых» местных живописцев прошлого века, отца и сына Преллеров [12]. От гомеровских образов одного и морских пейзажей другого Вячеслав с Арсением порядком устали: такое творчество не стоило пристального внимания. Зато «стипендиат» с другом вдоволь насладились немецкой природой во время прогулок по скалам и мостикам в старинном герцогском парке, по берегам лебединого озера и особенно в поездках верхом по веймарским окрестностям. Правда, сопровождение фрау с ее рассказами об увлечении Гёте минералогией, огородничеством, цветоводством и о других его страстях было обременительным, но друзья скоро привыкли к этому как к своего рода расплате за увлекательные экскурсии.

А еще фрау нравилось угощать русских гостей традиционными блюдами тюрингской кухни в разных ресторанчиках, в погребках и кабачках. Еще больше это понравилось самим гостям (особенно множество сортов пива и обилие разных свиных копченостей на закуску).

Фрау Флейшхауэр очень заинтересовали работы «железного» цикла. Она любезно согласилась помочь с устройством выставки-продажи, для чего обещала арендовать помещение и оповестить всех своих знакомых в деловых кругах, почувствовав, что из этого может получиться событие всеевропейского уровня.

Нашлось занятие и Арсению: обретя пристанище, он сразу же получил работу в детской студии, организованной этой же дамой, безусловно, самой энергичной и прогрессивной женщиной в Тюрингии. Работа состояла в обучении рисованию детей местных бюргеров. Немецкие дети показались ему сильно недоразвитыми: книг почти не читали и к учению не стремились. «Киндер» были не только ленивыми, но и совершенно неуправляемыми. Родители их к такому положению вещей относились философски, не роптали: «Ну что тут поделаешь! Пускай набираются опыта сами, как могут. Они ведь еще дети: пусть учатся развлекаясь». Такой принцип неограниченной свободы Арсению был совсем непонятен, впрочем, оставалось неясным и то, как его, не имеющего никакого специального образования, допустили к преподаванию. Так что при всех своих достоинствах Германия оставалась для русского гостя чуждой и непонятной.

Наконец в прихожей перед столовой величаво материализовалась фрау Флейшхауэр. Пожелав доброго утра, с удивлением уставилась на Звонцова:

— Что ж вы стоите и не проходите? — Тут она увидела в проходе стул. — Извините. Прислуга забыла убрать. Пожалуйста, проходите! — Затем она отдала по-немецки какие-то распоряжения, и с дивана исчезли спинки от стульев, которые ставили туда специально для деловых бесед, чтобы гости не сидели в развязных позах. Это была очередная национальная выдумка.

Проходя в столовую, фрау Флейшхауэр отметила:

— Как все же хороша ваша скульптура! Она словно создана под этот интерьер. Оцените, какой я заказала пьедестал. Мастер старался, чтобы не испортить шедевр.

Скульптуру, о которой шла речь, Звонцов привез из России как показатель уровня своего мастерства, а потом подарил фрау Флейшхауэр в знак величайшей признательности. Это произведение отличалось не только виртуозностью художественного литья, но и необычностью сюжета. Скульптура изображала прекрасную, стройную, крутобедрую и высокогрудую женщину с лицом амазонки, соответствующую эстетическим канонам эпохи эллинизма. Бронзовая воительница стояла с вытянутыми вперед руками. В одной из ладоней, обращенных к зрителю, виднелась свернутая узлом веревка. Эта валькирия древности сама походила на совершенное хищное животное или птицу. У нее были мощные крылья, а вместо ступней — совиные лапы с цепкими когтями, даже икры ее внизу покрывали перья. Более того, подножием женщины-птицы служили два льва с оскаленными мордами, сидевшие хвостами друг к другу. Наконец, впереди львов возвышались, видимо, славные спутницы бронзовой амазонки — большие, сурового вида совы. Такова была эта скульптурная группа. Флейшхауэр часто смотрела на нее пристально и подолгу. Звонцову казалось, что в ее взгляде помимо восхищения сквозит какой-то мистический страх. Пьедестал, заказанный богатой немкой, представлял собой большой кусок натуральной скалы, местами замшелый — так, наверное, было задумано.

— Оригинальный постамент чем-то напоминает Броккен, — пошутил скульптор.

— А разве вы там были? — удивилась фрау.

— Нет, только читал об этой горе в «Фаусте», — признался Вячеслав.

Фрау Флейшхауэр засмеялась, обнажив крупные зубы.

— Ну конечно! «Классическая Вальпургиева ночь». А я-то решила, что вы предприняли самостоятельное путешествие.

В столовую вбежала четвероногая фаворитка. Для нее уже было приготовлено обычное место за столом. Слуга аккуратно повязал хозяйской любимице салфетку перед трапезой.

Фрау Флейшхауэр, занимавшаяся переводами русской литературы, считала своим долгом говорить со своим подопечным только на его родном языке и ежедневно за завтраком задавала Звонцову массу вопросов по русской филологии. Ее интересовало буквально все — от правил написания «ятя» в корнях, которые сам Вячеслав смутно себе представлял, полагаясь лишь на зазубренные в гимназии группы слов, до особенностей языка «Жития протопопа Аввакума». В этот раз ученая дама долго рассуждала на модную тему: о влиянии новейших германоязычных авторов на русскую декадентскую поэзию. Затем фрау Флейшхауэр перешла к рассуждениям о техническом прогрессе, об отрицательном влиянии радио на развитие зрительного воображения. Особенно она выражала недовольство тем, как много лишней информации в последнее время вмешивается в ее жизнь.

Наконец она спросила о главном:

— Расскажите-ка мне о своих успехах в учебе и о том, как вы ладите с нашими преподавателями.

Распространившись, насколько все прекрасно и как он всем доволен, Звонцов не упустил возможности в очередной раз поблагодарить свою покровительницу. Затем, однако, пожаловался, что преподаватель философии единственный из всех отказался перезачитывать ему свой предмет, объяснив, что он практикующий философ и может преподнести эту сложную «традиционно германскую» науку в более ярких красках, чем преподают «за границей».

— И вообще мне кажется, что он несколько предвзято относится ко мне, — рассуждал Звонцов обиженно. — То я не так одет, то нельзя ставить на планшет с латинскими текстами чернильницу… Каждый день по нескольку раз здоровается, раскланивается, будто видит меня впервые: «Добрый день, господин студиозус, как поживаете?» — будто насмехается надо мной. Бывает, прямо на лекции ни с того ни с сего задаст какой-нибудь каверзный вопрос, обязательно мне, а потом в присутствии всей аудитории начинает препарировать ответ: и тут я допустил неточность, и в этом нельзя со мной согласиться. Просто иезуит какой-то, великий инквизитор. Не зря студенты прозвали его Мефистофелем… Только это, конечно, между нами, — спохватился Звонцов.