День гнева - Артуро Перес-Реверте Страница 5

Три пустых экипажа ждут перед дворцом, а на другом конце Калье-Майор, у Пуэрта-дель-Соль, с балкона главного почтамта, опершись о железные перила, мичман королевского флота Мануэль Мария Эскивель наблюдает за скопищем народа. Больше всего тут жителей окрестных домов, лакеев, посланных их господами узнать, что творится в городе, мелких торговцев, ремесленников и прочего люда низкого звания, в немалом количестве присутствуют и так называемые маноло и чисперо — полууголовный сброд из южных, населенных простонародьем кварталов Баркильо, Лавапьес и других. Внимательный взор подмечает и троих-четверых явно не местных молодцов. Они помалкивают, держатся несколько поодаль от толпы и то ли вправду не знакомы друг с другом, то ли делают вид, а вид у них почти одинаковый — все молоды годами и крепки телом. Вероятней всего, они в числе многих других вчера, в воскресенье, приехали в столицу из Аранхуэса и других окрестных городков и по какой-то причине («Да какова ни будь она, достаточным основанием служить не может», — думает мичман) до сих пор не покинули Мадрид. Женщины с корзинками будто собрались, руководствуясь правилом «Кто рано встает, тому Бог подает», на рынок, без устали судачат, пересказывая слухи и толки, что ходят по Мадриду в последние дни и с новой силой стали распространяться вчера, когда Мюрата, отправившегося на Прадо принимать парад, освистали и ошикали. Его кирасиры и конные егеря, прокладывая маршалу дорогу через толпу, помяли нескольких горожан, так что обратный путь пришлось проделать под сильным кавалерийским эскортом при четырех пушках, причем народ улюлюкал и распевал по адресу императора французов куплеты самого оскорбительного и предерзостного содержания.

Эскивель, который командует взводом гренадер морской пехоты, со вчерашнего полудня отправленных охранять почтамт, по природе своей осторожен и благоразумен. Кроме того, железная дисциплина, которой славится военно-морской флот, уравновешивает присущую юности горячность. Ему приказано избегать столкновений. Французские войска приведены в боевую готовность, и есть опасение, будто они только ждут повода, чтобы задать острастку мадридцам и утихомирить город. Так вчера в одиннадцатом часу вечера сказал ему в караульном помещении дон Хосе де Секста, итальянец родом, генерал-лейтенант испанской службы, малопривлекательный субъект, сопредседатель смешанной комиссии, которая призвана разбирать все более и более многочисленные инциденты между горожанами и французской армией.

— Так вот, в боевой готовности, — сказал Секста. — Меня не хотели пропускать мимо казарм на Прадо-Нуэво, хотя я был при мундире… Уверяю вас, все это не к добру.

— А нет ли каких-нибудь определенных указаний?

— Какая может быть определенность, мичман? Не смешите меня. Правительство более всего напоминает курятник, куда забралась лиса.

В продолжение этого разговора они услышали стук копыт и, выбежав наружу, успели увидеть, как крупный отряд французской кавалерии под проливным дождем галопом скачет в сторону дворца Буэн-Ретиро на соединение с размещенным там двухтысячным гарнизоном при нескольких орудиях. Увидев конницу, генерал исчез, даже не попрощавшись, а Эскивель отправил к начальству еще одного солдата просить распоряжений, но ответа не получил. Вследствие этого он поднял свой взвод по тревоге и усилил караулы на весь остаток ночи, тянувшейся бесконечно. Совсем недавно, когда на площади Пуэрта-дель-Соль с самого рассвета стали собираться жители окрестных кварталов, он послал к ним капрала с четырьмя солдатами, чтобы уговорили толпу по-хорошему отойти подальше. Действия просьбы не возымели, народу с каждой минутой все прибывало. Убедившись в этом, лейтенант отозвал людей, а часовым приказал при первых признаках возмущения зайти внутрь и запереть двери. Делать нечего — во всех смыслах. Ни его гренадерам, ни кому иному. По приказу правительства и дона Франсиско Хавьера Негрете, губернатора Мадрида и Новой Кастилии, надеющихся умаслить Мюрата, испанским войскам не выдали патронов. Десять тысяч наполеоновских солдат в самом Мадриде, двадцать тысяч — в предместьях и еще двадцать — на расстоянии одного дневного перехода. Куда против них трем с половиной тысячам солдат столичного гарнизона? Решительно некуда. Тем паче что они не только малочисленны, но и безоружны.

* * *

«И если гостеприимство этого народа по отношению к чужестранцам безгранично, то поистине ужасна его мстительность по отношению к тем, кто предал его».

Жан-Батист-Антуан-Марселен Марбо, сын и брат военных, будущий генерал, барон, пэр Франции, герой бесчисленных войн за Империю, а в то утро, о котором идет речь, — всего лишь молодой капитан, прикомандированный к главному штабу великого герцога Бергского, захлопывает книжку — «История последнего из Абенсеррагов», сочинение виконта де Шатобриана, [4]— бросает взгляд на карманные часы, висящие у изголовья. Во дворец Гримальди, где он вместе с другими адъютантами Мюрата несет службу, сегодня нужно прибыть лишь к половине одиннадцатого, и потому можно не торопясь подняться с кровати, съесть завтрак, поданный слугой, и заняться бритьем, присев у окна и поглядывая время от времени на пустынную улицу. Солнце пронизывает оконные стекла, освещает разложенное на диване и стуле нарядное офицерское оперение — белый доломан, пунцовые рейтузы, короткие, так называемые ганноверские сапожки и меховой гусарский кивер. В свои двадцать шесть лет Марбо уже побывал в битвах при Маренго, Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Иене и Фридланде и, стало быть, обладает должным опытом. Кроме того, он человек просвещенный и начитанный. И потому склонен видеть происходящее несколько в ином свете, нежели многие его товарищи по оружию, оружием же и предпочитающие решать все вопросы.

Молодой капитан продолжает бриться. Орава невежественных и грубых скотов, пляшущая под поповскую дудку. Так недавно аттестовал испанцев император Наполеон, имеющий все основания презирать этот народ за недостойное поведение его монархов, за бездарность его министров, за необразованность и глубокое безразличие к политике, присущие ему искони. Однако Марбо хватило четырех месяцев, проведенных в Испании, чтобы понять — так, по крайней мере, будет он утверждать в своих мемориях: затеянное предприятие пойдет не столь уж гладко, как мнилось всем поначалу. И напряжение только возрастало от бесконечных слухов о том, будто император намерен вывезти всю королевскую фамилию в Байонну и сменить вконец разложившуюся династию Бурбонов либо кем-то из своих братьев — Люсьеном или Жозефом, либо маршалом Мюратом, великим герцогом Бергским. По многим признакам можно судить, что император счел настоящий момент самым подходящим для исполнения своих замыслов. И не сомневается, что испанцы, которым до смерти опротивели инквизиция, скверное правление и вездесущие попы, бросятся, побуждаемые своими просвещенными соотечественниками, давно уже избравшими Францию образцом и идеалом, в объятия ему, ну, или новому королю, а уж тот распахнет двери разуму и прогрессу. Однако чем глубже императорская армия проникает на территорию страны под предлогом помощи в войне с Англией, захватившей Португалию и Андалусию, тем чаще в глазах здешних людей, за исключением кое-кого из офицеров и статских, особо приверженных французскому вольномыслию — таких здесь называют «обгаллившимися», и никак нельзя сказать, чтобы в похвалу, — видит Марселен Марбо не светлые упования, а злобу и недоверие. И радушная приязнь, с которой поначалу испанцы встречали императорскую армию, сменилась страхом — особенно после того, как французы захватили городок Памплону, крепости Барселоны и замок в Фигерасе, применив уловки, показавшиеся злокозненно-коварными даже тем, кто, подобно Марбо, почитает себя беспристрастным. Испанцы же — и военные, и гражданские, и даже сторонники теснейшего союза с императором — восприняли их как выстрел в спину.