Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко Страница 5

На высоком берегу Оки, поднятая земляным валом, вросла в землю тыном и сторожевыми башнями, сложенными из вековых кряжистых дубов, Рязань. Вниз к реке, узкими улочками и черными курными избами, сползал посад. У пристани тоже, что и в самом городе на Сокольей горе, располагался торг, ныне пустовавший, ибо весь народ рязанский собрался у соборной церкви Успения Богородицы на площади.

Как только смолк сполошный колокол, подвешенный возле церкви к бревенчатым стропилам звонницы, из церкви в окружении священников, одетых в золоченые ризы с серебряными крестами в руках, показался епископ Арсений. Пройдя по паперти, он широкими взмахами руки осенил толпу горожан животворящим крестом Господним.

На каменное возвышение близ вечевого колокола поднялся боярин Ермила. Был он знатен богатством, дородностью великой и могучим голосом. Отмахав на три стороны поклоны, боярин, будто сполошный колокол, прогудел в толпу:

— Православные! Собрались мы ноне под сенью креста Успения Богородицы, дабы решить дело благостное: доколе под дланью Всеволодовой ходить нам; доколе вместо князей наших, томящихся в порубе володимирском, в голоде и холоде, кормить Ярослава со дружиною?

Подивились рязанцы смелым речам боярина, зароптали. Слова ложились на возделанную почву: не единожды они слышали подобные речи из уст бояр, старост и самого епископа Арсения. А тут еще объявился в городе двоюродный брат пронского князя Михаила Изяслав Владимирович. Смущал он речами своими рязанцев, подталкивая к непокорству. И сегодня, как только закончил говорить боярин Ермила, на возвышение поднялся Изяслав. Тряхнув черными как смоль кудрями, он возопил:

— Народ честной, рязанский! Пришло время не просить, но требовать! Вернуть князей в Рязань с их женами и детьми! Разве то не дело?!

— Мы крест целовали Ярославу! — выкрикнул кто-то из толпы.

Изяслав услышал это и тут же нашелся с ответом:

— Своей ли волею целовали вы крест на верность? Нет! Не вы Ярослава позвали на княжение. Всеволод посадил вам своего сына. — И, помолчав, он многозначительно добавил: — Решитесь на дело святое, вам в том князь пронский подпорой будет. Крест в том целую. Верьте мне!

Изяслава сменил на возвышении сын боярина Савелия. Вошедши в зрелые лета, он не утратил молодецкого задора и потому, ударивши куньей шапкой о каменную плиту помоста, задиристо выкрикнул:

— Имать князя Ярослава и людишек его, в поруб сына Всеволодова! И послать письмо володимирскому князю: мол, ты нам князей, мы же сына твово тебе в здравии возвернем.

— Верно!

— Припомним великому князю Липицу и Колокшу! — раздались одобрительные выкрики рязанцев.

Видя, что все больше и больше появляется охотников до драки, епископ Арсений поднял руку, призывая ко вниманию.

— Православные, дети Господня! — дрожащим от охватившей его немощи голосом выкрикнул епископ. — Одумайтесь! Великий грех ляжет на вас, ибо нарушите клятву святую!

— Новгородцы не единожды целовали крест, а потом изгоняли князей неугодных, — перебивая Арсения, прогудел боярин Ермила. — Возвернем рязанцев, и грех простится.

— Великий князь в силу вошел. Дружину имеет немалую, не простит, коли Ярославу обиды чинить будете, — настаивал на своем Арсений. — Да и здесь, в детинце, у Ярослава три сотни воев. Крови прольется немало, — и простерши руку в сторону Фотьянова столпа, где, раздвигая плечами сгрудившихся рязанцев, два десятка воинов освобождали проход Ярославу Всеволодовичу, епископ прокричал: — Да вот и он сам, легок на помине.

Девятнадцатилетний князь, одетый в парчовый дорогой кафтан, в развевающемся на плечах малиновом плаще, широко шагал по образованному усилиями воинов проходу. Его светлые волосы волнами растекались из-под маленькой шапочки-кутафейки и, подхваченные боковым ветром, заслоняли ему лицо. Ярослав всякий раз отбрасывал их кивком головы, ловя при этом на себе недобрые взгляды рязанцев. Взойдя на паперть соборной церкви, он принял благословение Арсения и, повернувшись лицом к гудящему народу, строго спросил:

— Почто без моего дозволения сполох подняли? Может, ворог у ворот града?

Лицо Ярослава стало под стать плащу, а ноздри затрепетали, что у породистой лошади.

На возвышение, поддерживаемый под руки двумя отроками, поднялся боярин Мирон. Поклонившись поясно народу, притихшему при его появлении, князю Ярославу и перекрестившись на кресты собора, он негромко проговорил: